Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй - стр. 41

– Мне… письмо «Дорогой маме»…

– Так, так. Можно полюбопытствовать?

– На что?

– На письмецо. Я отдам потом.

– Что-о вы! Это моя самая святая теперь вещь.

– Самая святая. Ага!

Молодой человек вынул записную книжку и отметил: «Самая святая, сказала нам мать».

– Благодарю вас. Еще вопросик. Когда вы вбежали в комнату, – застали сынка в агонии или как?

Мать закрыла лицо руками.

– Мертвый уже был.

– Значит, агонии уже не застали. Экая жалость! А какая система?

– Чего?

– Револьвера.

– Не заметила я. Не до того было…

– Да, скажите, гм… вам, конечно, очень жалко покойника?

– Сына-то?

– Да, да… сына… конечно. Я это понимаю. Ну, а скажите: у вас осталось еще немного детей?

Я вскочил и схватил за руку розового молодого человека.

– Пойдем отсюда!

– Сейчас, сейчас. А позвольте полюбопытствовать, сударыня: а кухарка не видала агонии вашего сына?

– Извините… мне тяжело говорить об этом.

– А-а, спасибо. Гм… Делает вам честь.

Он положил на колено записную книжку и отметил:

«Мать убита горем. Тяжелые воспоминания. Система неизвестна».

– Еще вопросик: вы очень удивились в первый момент, когда застали его лежащим на полу вместо постели?

Я схватил его за руку и потащил.

В тот же вечер он повез меня в театр на премьеру пьесы, о которой ему предстояло дать рецензию… Когда мы приехали, только что кончился четвертый акт и оставался пятый.

– Посмотрим пятый? – спросил я.

– Не стоит. С кем это вы раскланялись?

– Знакомый. А что?

– Спросите его, как пьеса.

Я подошел к знакомому и вступил с ним в разговор.

Тут же, в фойе, в одном шаге от нас стал розовый молодой человек и с видом скучающего ротозея принялся рассматривать витрину с портретами актеров.

– Пьеса? Как вам сказать… Пьеса из тех, которые принято называть «сценичными». Фабула бессодержательная, но автор опытен, и это его спасает. И сюжет стар. Акробаты благотворительности, об этом еще Григорович писал. Декорации хорошие, а постановка неважная… Очень интересна была в роли Евгении Баранская… Остальные так себе. Положим, но первому спектаклю нельзя судить…

Со стороны фотографической витрины до меня донесся шепот.

– Спросите, вызывали ли автора.

– А автора вызывали? – спросил я.

– Он не был в театре. Нездоров, что ли. Простуда, кажется.

Розовый молодой человек неожиданно обернулся ко мне и сказал:

– Ну, я поеду. Еще в редакцию нужно успеть. Прощайте!

На другое утро в той же самой газете, где была анкета об устрицах, я прочел рецензию о новой пьесе.

«Еще популярный писатель Григорович касался наболевшего вопроса об «акробатах благотворительности», этих фальшивых, исковерканных ложью и ханжеством людях. Ту же тему положил в основание пьесы и автор «Сливок общества». Правда, сюжет не нов, но сценическая опытность и знание театральных вкусов публики спасли на этот раз произведение автора. Разыграна пьеса была, за исключением г-жи Баранской, давшей цельный искренний образ, очень, как говорится, «так себе». Хотя все старались, не исключая и суфлера. Впрочем, по первому спектаклю нельзя судить… Постановка нам не понравилась. Что это сделалось с режиссером Агеевым? Спасли положение декорации, действительно прекрасные, с большим вкусом. Публика пыталась вызвать автора, но– увы, его в театре не было. Тяжелая форма гастрита приковала талантливого автора «Сливок» к постели. Ах, уж этот петербургский климат!»