Щелкни пальцем только раз - стр. 4
– Так что тревожиться тебе совершенно не о чем, – резюмировала Таппенс. – Сколько ей сейчас?
– Восемьдесят два. Нет, погоди… Кажется, уже восемьдесят три. Ужасно, должно быть, когда все умерли, а ты живой.
– Это только нам так кажется, – возразила Таппенс. – Они так не думают.
– Ты не можешь говорить за них.
– Хорошо, твоя тетушка Ада так не думает. Вспомни, с каким ликованием она рассказывала о своих подругах, которых пережила. И как добавила в конце, что «слышала, будто Эми Морган не протянет и шести месяцев. Раньше, бывало, все твердила, что я такая слабая и хрупкая, а теперь-то можно почти с уверенностью сказать, что я ее переживу. И переживу на много-много лет». Она говорила об этом с торжеством.
– И все равно… – начал Томми.
– Знаю, – перебила его Таппенс. – Знаю. Ты все равно чувствуешь себя обязанным и едешь.
– А ты не думаешь, что я прав?
– Увы, я действительно думаю, что ты прав. Абсолютно прав. И я тоже поеду, – добавила она с ноткой самоотверженности.
– Нет, – возразил Томми. – Зачем тебе ехать? Она не твоя тетушка. Поеду я.
– А вот и нет. Я тоже хочу пострадать. Будем страдать вместе. Тебе это удовольствия не доставит, и мне не доставит, и тете Аде, уверена, тоже не доставит. Но раз надо, значит, надо.
– Нет, я не хочу, чтобы ты ехала. Помнишь, как она нагрубила тебе в последний раз?
– Ничего страшного. Из всего нашего посещения ее только этот момент и потешил. Я уж точно зла на нее не держу.
– Ты всегда была с ней мила и вежлива, хотя она никогда тебе особенно не нравилась, – сказал Томми.
– Тетя Ада и не может никому нравиться. По-моему, никому и не нравилась.
– Стариков нельзя не жалеть.
– А по-моему, можно, – заявила Таппенс. – Я не такая прекраснодушная, как ты.
– Ты – женщина, поэтому в тебе и жалости меньше, – сказал Томми.
– Может быть, и так. В конце концов, женщинам в силу нехватки времени ничего и не остается, как быть реалистами. Да, мне очень жаль старых и больных, если они приятные, милые люди. Но если они не приятные и не милые, то, согласись, это совсем другое дело. Если человек противен в двадцать лет, потом противен в сорок и еще противнее в шестьдесят, а к восьмидесяти становится сущим дьяволом, то я просто не понимаю, почему его нужно как-то особенно жалеть. Только из-за того, что он старый? Себя-то ведь не изменишь. Я знаю милых старушек, которым и семьдесят, и восемьдесят. Миссис Бошан, например, и Мэри Карр, и внучка пекаря, миссис Поплет, которая приходила к нам убираться. Все они такие лапочки, и вот для них я бы сделала все.
– Ладно, ладно, будем реалистами, – сказал Томми. – Но если ты и в самом деле хочешь проявить благородство и поехать со мной…