Северный Удел - стр. 12
Я оторвал от шеи чужие, уже безвольные пальцы.
Ну вот, подумал, значит, в голову помогло. Меня шатнуло. Затем свалило под стол. Взгляду в вышине открылась лепнина ресторанного потолка.
Рядом завозился дядя Мувен.
Перед тем как потерять сознание, я услышал, как он причитает:
– Какая утка была! Какая утка!
* * *
Частный пристав был замечательно красноморд. Темно-зеленый мундир только оттенял цвет лица. Стремились ввысь завитыми концами усы. Свежая царапина, обработанная йодом, раскроила щеку.
– Итак, – пристав оглядел нас, чуть склонив голову, – случай не рядовой.
Я, дядя Мувен, Майтус, который наотрез отказался оставлять меня без своей охраны, и официант расположились на стульях перед столом. Трое блезан занимали скамью у стены. Четвертый, подпоручик низкой крови, до сих пор находился в больнице.
– Не рядовой.
Регистратор за конторкой скрипел пером. Статуей стыл в углу полицейский при ружье. В большое окно заползал угол здания городского собрания. Вдалеке синел склон холма.
Пристав вышел из-за стола и оказался малорослым и упитанным.
– Господа, – он прошелся перед нами, – мне хотелось бы, чтобы все, сказанное здесь, не покинуло этого кабинета.
Он приподнялся на носках.
– Конечно-конечно, – сказал дядя.
Майтус хмыкнул. Я качнул рукой на перевязи.
– Нападавший опознан, – продолжил пристав, расценив молчание остальных как согласие. – Это Тобиас Лобацкий, служащий казначейства. Вдовец, пятьдесят три года. Посещал ресторан ежедневно. Да-с. И вот…
Он замолчал, повел плечами, про себя, видимо, представляя, как некто рядом, как Лобацкий, вдруг сходит с ума, посмотрел на поясной императорский портрет на стене.
– Что интересно, характеризуется он положительно, ни в чем предосудительном замечен не был, образ жизни вел замкнутый.
– А кровь? – спросил я.
– Во-от! – протянул, воздев короткий палец, пристав. – Кровь, оно самое. С кровью у господина Лобацкого дело швах.
– Гомункулус? – спросил дядя.
– Боюсь, все еще хуже. Господа блезаны…
Поручики поднялись.
Оказавшись рядом, пристав каждому сердечно пожал руку.
– Не смею задерживать. Не смею, не смею задерживать.
– Но как же… – возразил тот, которого я еще в ресторане определил Оггерштайном, белокурый, с тяжелой челюстью. – А они?
Он, набычившись и глядя почему-то на меня, встал в дверях.
Пристав обернулся.
– Ах да, господин Фитанги…
Официант поднялся с явным облегчением на лице:
– Могу идти?
– Да-да, тоже на выход, – пристав дождался, пока официант протиснется между Оггерштайном и дверной створкой. – Всего доброго.
– А эти?
Упрямый поручик указал на нас подбородком.