Сёстры-соперницы - стр. 37
Солнце, опускаясь к закату, освещало косыми лучами улицы неведомого города. Около высоких и узких домов странной, невиданной архитектуры на скамьях сидели их хозяева, мужчины и женщины, тоже в странных костюмах. Среди них Александра успела разглядеть знакомую старуху, которая что-то рассказывала, сурово тыча пальцем вверх, словно обвиняя самого Господа в том, что ее заставили мыть преступницу.
Боже! Чужой город, чужая страна, в которую она завезена злыми людьми! За что, почему? За кого ее принимают, за чьи ошибки и преступления принуждают рассчитываться?
Она в отчаянии обернулась к пану Казику, намереваясь умолять его все ей объяснить, однако остолбенела, увидев, что он приблизился почти вплотную к ней и что-то торопливо делает руками внизу своего живота. Живот был жирный и голый: пан Казик стоял со спущенными штанами, и Александра расширенными глазами уставилась на какой-то отросток плоти, который пан Казик лихорадочно тер руками, истово бормоча:
– Ну, вставай же, вставай, ну!
Что-то белесое, неопрятное вяло колыхалось в его пальцах, и Александра, с отвращением отвела взгляд, смотря на побагровевшее лицо пана Казика. Она была так невинна, что даже не очень испугалась его движений, потому что не поняла их смысла. Вдобавок глаза поляка были теперь не похотливыми, а сердитыми и даже испуганными, а потому Александра, которая не забывала о своей наготе, попыталась прошмыгнуть в угол, где валялись какие-то тряпки. Но не тут-то было! Пан Казик оказался весьма проворен и перехватил ее, а потом с силой швырнул перед собой на колени, бормоча:
– Ну, приласкай же его, поцелуй!
Александра, не веря своим глазам, вытаращилась на дурно пахнущее нечто, которое дрожащие пальцы пана Казика совали ей в лицо. Ее чуть не стошнило.
Она отпрянула, но пан Казик одной рукой впился ей в затылок и с силой прижал к своему грязному отростку.
Александре было так больно, что у нее даже зубы зачесались – что-нибудь укусить! Она исхитрилась чуть повернуть голову и впиться зубами в жирную ляжку пана Казика.
Страшный вопль сотряс стены дома, и старухи, судачившие внизу, надо полагать, дружно осенили себя крестным знамением.
Пан Казик оторвал от себя Александру и швырнул ее на пол, а сам, путаясь в спущенных штанах, испуская дикие крики: «Матка Боска! Пан Езус! Убила! До смерти убила!» – ринулся прочь, жалобно причитая. Дверь за ним захлопнулась, и Александра осталась одна – лежать на полу, разжимать сведенные судорогой челюсти и выплевывать жесткие волосы, оставшиеся у нее во рту.
А найдя силы подняться, побрела к своему любимому серому платью, валявшемуся в углу. Нет, надеть его нельзя было под страхом смерти! Оно превратилось в какие-то грязные обноски. Разумеется, ведь Александра не снимала его ни днем ни ночью, пока ее волокли в возках и кибитках. Неведомо, сколько времени миновало, но никак не меньше месяца: в Германии (надо полагать, они сейчас в Германии) настоящая весна. Нет, с серым платьем придется, увы, проститься. Что же надеть? Вокруг громоздилось не меньше десятка узлов и баулов. Наверное, это ее вещи? Иначе пан Казик и Чезаре унесли бы их отсюда. Александра склонилась к узлам и баулам и принялась их открывать, от души надеясь, что похитители позаботились вместе с нею похитить ее гардероб.