Серое Затмение - стр. 36
Так начались мои попытки выучить ненавистный для всех граждан СССР язык, которым никто не пользовался в жизни, всего лишь для того, чтобы прочитать и перевести текст с уникального Послания в «Микромире». Кто-то скажет – абсурд, я же не люблю обходить закрытые двери, предпочитая, если и не взламывать их, но хотя бы подбирать ключи.
Глава 19
В расположение части я отправился на следующий день после того, как меня выписали из лазарета. Сослуживцы встречали меня как героя – аплодировали, чокались пивом за мое здоровье и все время кричали «Ура»! Есаул Полубелый обнял меня на радостях и вручил лычки вахмистра без всякого официоза – по-отечески, по-доброму. Я был счастлив. Начальник сообщил, что мое награждение будет приурочено ко дню Казачьего Корпуса – двенадцатого мая.
На следующий день мне дали двухнедельный отпуск по здоровью и я отправился в Асбестинск – к родителям, которых не видел уже целый год. Решив себя немного побаловать, я купил билет в вагон первого класса и всю поездку наслаждался обществом купцов первой Гильдии, членов Исполкома и офицеров. Родителям о своем приезде я ничего не сообщил, хотел сделать им сюрприз, нагрянув будто снег в разгар лета. На вокзале я купил матери цветы – синтетические алые розы, отцу взял целый блок его любимых папирос «Емельян» и отправился к дому, где я провел свое прекрасное детство. Стоял прохладный майский вечер. Зима подходила к концу – на улицах все еще лежал серый снег, но уже веяло весенним теплом. Бегали бездомные собаки вперемешку с детворой, из труб в избах валил дым, цоколи копыта лошадей по асфальту.
Я постучал в дверь и на пороге меня встретила мать – как же сильно она постарела за последний год, что мы не виделись! В волосах ее теперь блестели прожилки седины, щеки слегка свисали, а в фигуре ее, всегда стройной и подтянутой, теперь появились лишние килограммы. Завидев ее лицо, первым, чем мне пришло в голову, было мое излияние ей на живот в Ох-Погружении и я смутился, пытаясь отбросить эти пакостные мысли прочь. Я родился, когда ей было пятнадцать, мой детский ум помнил ее голой, когда ей было двадцать. Теперь ей был тридцать один год и она значительно увядала, превращаясь в старушку.
Когда Марфа Ильинична поняла, что перед ней стою я, она обомлела и оперлась о дверной проем, едва устояв на ногах. В глазах ее блеснули слезы. Я вручил ей цветы и крепко обнял.
– Как я рад тебя видеть! – растянувшись в улыбке, сказал я, почувствовав знакомый запах ее одеколона «Белый Октябрь», которым она душилась всю свою жизнь.
– И я рада, сынок, – в смятении ответила она и замешкалась. Я был в парадной белой форме, с медалью за Отличия в учебе и лычками вахмистра на плечах. – Почему ты не предупредил, что приедешь?