Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение - стр. 27
Дома у Динки было тихо. Она заглянула в детскую.
– Спят.
– Я поехала домой.
– Ты что? – вскинулась она. – А я? Как я могу остаться одна? Гошка! Ты не можешь бросить меня в таком состоянии!
– Ладно, – сдалась я. – Сегодня я у тебя останусь, так и быть. Но переселиться я к тебе насовсем не могу. У меня Егорыч.
– Кто? – переспросила Динка. – А, сосед-алкоголик.
– Он не алкоголик. Он – жертва и страдающая душа.
– Это ты у него таких слов нахваталась?
– Нет. Выдумала сама. Мужику плохо. И он страдает после ухода жены.
– А я? Ты уедешь и не поможешь мне?
– Останусь, останусь.
Но я не представляла, чем я могу помочь Динке. Смерть Ермолаевой явно доказывала, что здесь должна действовать милиция. Насчет Мишки я была не уверена. То ли он слинял куда-то гульнуть в новогодние праздники, то ли он был тем человеком, кого ждала Ермолаева и для кого она так вырядилась. А если Мишка пришел на назначенное свидание, увидел мертвую Ермолаеву и дал стрекача? Такое тоже возможно. И теперь его днем с огнем не найти. Он будет отсиживаться где-то, решив, что на него первого падет подозрение. Мишка – трус, и такое поведение – удрать, не думая о последствиях, – вполне характерно для него. Поэтому, честно, я думала, что Мишка ни во что серьезное не влип, а просто где-то скрывается: то ли от семьи, то ли от ментов.
– Чай будешь?
– Какой чай. У меня глаза слипаются. Я еще, когда машину вела, думала, что усну за рулем.
– Я тебе раскладушку в детской поставлю.
Динка ушла за раскладушкой, а я прошла в детскую и села на стул, подняв с пола плюшевого бегемота. Сеня разбрасывал игрушки где ни попадя, за что ему крепко влетало от Динки.
– Вот раскладушка. Вот белье. Постелить или сама справишься?
– Справлюсь. Ложись и ты. Не вздумай сидеть на кухне, курить или пить валерьянку. Этим ты делу не поможешь. Тебе нужно быть в тонусе ради детей.
– Я знаю. – Динка стояла бледная, скрестив руки на груди. – Как вспомню, что мы видели…
– Ладно, – оборвала я ее. – Давай спать.
– Ты думаешь, я смогу…
– Спокойной ночи!
Я ворочалась и не могла уснуть: распухшее лицо Ермолаевой вставало перед глазами как наяву. Я перекатывалась на другой бок и пыталась все выкинуть из головы. Но не получалось, и уснула я уже, когда слабо начинало рассветать. При этом мне снилась Ермолаева, висевшая на кухне. Только не мертвая, а живая – она высовывала язык и страшно хохотала. Потом на кухню пришел Мишка, сказал мне «привет» и стал рассказывать какую-то непонятную историю. Ермолаева спрыгнула на пол и села рядом с нами. Она слушала Мишку, не перебивая, лицо у нее было красным, распухшим. Внезапно она повернулась ко мне и протянула руку… Рука была мягкая, как вата…