Сердца под октябрьским дождём - стр. 55
Юрий всерьёз не собирался ничего читать, однако слова «готов поставить всю имеющуюся у меня картошку, что эти строчки до конца моей жизни не прочитает ни одна живая душа» завертели его в странном водовороте и выбросили в пучины текста.
– Как могло получиться, что из всего интернета его компьютер воспринимает одну-единственную страничку? – пробормотал Юрий, позволяя аромату кофе обосноваться в ноздрях. – Интернет либо есть, либо нет.
Алёна бросила на него укоряющий взгляд: «Ты не мог бы помолчать? Разве не чувствуешь – ты разрушаешь это», и снова повернулась к монитору. Губы её беззвучно шевелились.
Юрий рад бы отрицать, но он тоже это чувствовал. Это – как неприятное ощущение, что шрам на пупке вот-вот разойдётся. Это – предвкушение, нетерпеливое ожидание того, что ты больше никогда не испытаешь.
Дождь совсем затих, заранее стесняясь барабанной дроби по карнизам, которая ещё долго будет донимать спящих. Верхний свет казался слишком резким, поэтому Юра его выключил, а следом убавил и яркость монитора. С шоссе доносился влажный шум шин по асфальту. Юрий вспомнил свой утренний кошмар о дорожной разметке, прерывисто вздохнул, после чего несколько долгих секунд ожидал, что профиль Алёны сменит анфас, на котором, как на грубом холсте, тенями и разведённой в воде краской будет намалёвано встревоженное выражение.
Потом он вернулся к чтению.
Было трудно разобраться, что именно происходит с автором дневника. Он напоминал парня, который внезапно ослеп по дороге в булочную и самонадеянно ищет дорогу к дому, ощупывая трамвайные рельсы. Который пытается держаться молодцом, несмотря на весь ужас, всю абсурдность происходящего. Невольно Юрий задумался: «А как бы я повёл себя?», но тут же погнал от себя эту мысль. Он никогда не окажется в такой ситуации.
На столе выстроилась батарея из кофейных кружек.
Когда речь заходила об уродливом младенце (иногда Валентин брезгливо называл его зародышем, иногда проникался неожиданной и не всегда понятной постороннему человеку нежностью), руки Алёнки сжимались на подлокотниках стула. Один раз вместо подлокотника у неё в руках оказалось запястье мужа, и Юрий едва не взвыл от боли. Она вскакивала из-за стола и ходила кругами, не вытирая бесконтрольно льющиеся слёзы. Кричала: «Зачем этот гад мучает ребёнка?», и Юра ни разу не нашёлся что ответить. Он вообще ни разу не слышал, чтобы Алёна на кого-то кричала. Так-так, это что тут у нас, тридцать две буквы, складывающиеся в слова, а те – в довольно неказистые предложения, которые способны заставить его жену плакать и кричать?