Сэр Евгений - стр. 9
И услышал громкий и радостный крик пришедшего в себя мужчины:
– Святой Георгий! Заговорил! Ушам не верю! Заговорил!!!
Этот неожиданный крик теперь уже меня поверг в изумление. Чего-чего, а проявления подобного восторга от этого «санитара» с глазами хладнокровного убийцы я никак не ожидал. Он радовался моим словам не меньше, чем отец, который услышал первые связные слова своего ребенка. Пока я хлопал глазами от этого чуда, он вдруг развернулся и бросился обратно к двери. Потом замер и повернулся ко мне:
– Томас! Ты совсем-совсем ничего не помнишь?!
– Ничего! – твердо заявил я. – Ни как зовут, ни родителей, ни где нахожусь, ни какой сейчас год!
Радость в глазах мужчины поблекла.
– Даже этого не помнишь? Ну, да Господь милостив! Не знаю, что происходит с твоей головой с того момента, как тебе ее проломили, но теперь ты почти прежний Томас! Авось и память к тебе вернется, как разум и речь! Сейчас начало лета тысяча триста восемьдесят третьего или восемьдесят пятого года от Рождества Христова. Точно не скажу, но если захочешь, узнаешь у отца Бенедикта. Он церковные записи ведет. А находишься ты сейчас в замке своего отца, господина барона Джона Фовершэма.
Сказав это, он выжидающе уставился на меня. Взгляд его сейчас был совсем не таким, как раньше: внимательным, честным и преданным, словно у сторожевого пса. Разве что хвостом не вилял. В то же время близко он так и не подошел, оставаясь вне зоны досягаемости.
– Где я получил травму черепа?
– Что получил? – моя фраза удивила и насторожила аборигена.
– Рану! Получил рану! – поспешил я исправить свою оплошность. – Ты сказал, что мне проломили голову. Это на войне произошло?
– По ту сторону пролива. Не помнишь?!
Я отрицательно помотал головой.
– Во Франции. Мы тогда служили под стягом рыцаря-нормандца Гийома де Монпелье.
Память тут же выдала мне довольно скудную информацию о том периоде:
«Столетняя война. Англия и Франция. Когда началась, не помню, но закончилась в одна тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Это же почти еще семьдесят лет! Десять раз убить могут, пока она закончится. Что там еще было? Креси. Пуатье. Эти сражения уже были. А вот Азенкур… Битва вроде произошла в тысяча четыреста… пятнадцатом году».
Выдержав паузу, мужчина продолжил:
– Мы поехали небольшой группой разведать местность и столкнулись с французским отрядом. Барон Гиссард тогда нас возглавлял. Погиб одним из первых. Только схватились, как подоспела их пехота. Тебя в толчее боя сбили с коня алебардой. Я успел зарубить пехотинца, который собирался проверить твой череп на прочность, но на меня насел рыцарь с львиной головой на щите. Тремя ударами топора развалил мой щит, а четвертый обрушил на шлем. Я видел тебя. Видел, как ты сражался. Ты только зарубил спешенного рыцаря, как на тебя напали сбоку. Булаву на твою голову обрушил здоровяк в черных доспехах и с головой быка на щите. Очнулся я, когда прибыла помощь. Начал искать тебя. Нашел в луже крови. Доспехи порублены. Шлем помят. Привез в лагерь, а лекарь начал ругаться. Дескать, зачем привез, он почти покойник – тащи на кладбище. Зато потом, когда ты начал выздоравливать, все удивлялся, как ты сумел отбиться от костлявой. Как я обрадовался, когда ты в первый раз открыл глаза! И как клял все на свете, когда с тобой случился первый приступ ярости. Чем больше ты набирал силы, тем больше становился похожим на зверя. Все это время я находился при тебе, но стоило мне раз ненадолго отлучиться, как ты чуть не убил человека, и тогда господин барон, твой отец, отдал приказ посадить тебя на цепь в башне. Ты здесь сидишь уже с Рождества Христова, а значит, всю зиму и весну. Вот такие дела, Томас.