Семко - стр. 23
– Если бы я только один был, – быстро сказал Бартош, – не смел бы вашей милости покой мутить и подвергать вас напрасной войне. Бог мне свидетель. Сегодня в Великой Польше те, кто не сторонник Домарата, говорят мне, что вас желают. Все зовут вас, а завтра и краковяне будут с нами. Хотим иметь Пяста, а выбора нет, вы должны нами править.
– Мой дядя, Владислав Опольский, сильнее и старше меня, – сказал Семко.
– Хоть он ваш близкий, – ответил Бартош, – лгать вам не буду. Ни он нас не любит, ни мы его. Предпочитает быть немцем, венгром, русином, а не поляком. Что нам от него? Для оружия он не способен. Больше думает о том, как бы что у королевы выторговать и ею заслониться, чем что-нибудь против неё предпринять.
– На ваших великополян много рассчитывать нельзя, – вставил князь. – Припомните Белого, против которого вы сами выступили. Ведь его Великопольша и Куявицы из монастыря вытянули и позорно ему потом дали пасть.
– Ради Бога! – выкрикнул Бартош. – А где же сравнивать Мазовецкого князя с Гневковским? Я скажу больше: если бы Белый имел выдержку, больше постоянства, более уверенный ум, кто знает, что бы могло пригодиться? Из монаха-подлеца никогда ничего не будет. Хорош мерин для упряжи, но стада за собой не поведёт.
Семко усмехнулся.
Всё, в чём он до сих пор упрекал, Бартошу удалось парировать. Князь молчал снова, всматривась в огонь, точно ждал, чтобы гость снова начал настаивать.
Помолчав минуту, староста взялся убеждать, что нет ничего проще, как теперь Пясту завоевать корону.
– Люди, – говорил он, – были утомлены бабским безвластием и губернаторами, хотели, чтобы у них был свой пан. Не только великополяне, но многие краковяне отстранились от Люксембурга.
Бартош также разогревл по-своему, тем, что для рыцарских дел было широкое и прекрасное поле, так что из-за самой войны стоило соблазниться короной.
Семко слушал, порой его лицо начинало гореть, то бледнело, молодое сердце живо билось, но на память приходили отцовские поучения. Едва у него вырывалось более горячее слово, сразу стирал его холодным. Бартош чувствовал, что пробудил в нём энтузиазм, но его тормозили осторжность и воспоминание о родителе.
Он начал настаивать, Семко упирался.
– Не могу, – сказал он наконец, – не решусь. Я долго думал, это моё последнее слово… Готовьте и делайте, чтобы трон был свободен, посмотрим. Если Люксембург пойдёт прочь, а шляхта позовёт меня единым голосом… Не буду сопротивляться, но и добиваться не могу. Пока Сигизмунд, которого Бодзанта, Домарат и другие принимали и принимают, как короля, сидит здесь, пока у него есть свои люди, которые ему служат, я не сделаю ни шагу. Очистите плац сперва…