Семейная жизнь весом в 158 фунтов - стр. 26

И Северин, сохраняя на лице свое мальчишеское выражение, ответил несколько покровительственным тоном, к которому Эдит привыкла, ведь у нее всегда были старшие по возрасту поклонники.

«Не хотите же вы, чтоб я в самом деле это перевел? – спросил он и при этом улыбнулся, показав ей смешную щербинку. – Впрочем, если хотите, я готов».

«Пожалуйста, не надо, – сказала она. И в порыве откровенности добавила: – Просто я подумала, она слишком стара для вас».

Когда до него дошло, он впервые сильно смутился. Она почувствовала себя неловко и едва не сказала: мне-то что до этого?

Домой они ехали, набившись в одно такси. Фрау Райнер сидела у Северина на коленях; дважды она принималась лизать его ухо. Эдит оказалась зажатой между ними и то ли Зиваном, то ли Васо – она так и не научилась их различать.

Они высадили Эдит у ее отеля на Шварценбергплац.

«Ah, Geld», – сказала фрау Райнер, взглянув на здание отеля. Познаний Эдит в немецком оказалось достаточно, чтобы понять слово «деньги».

«Ну, вы знаете, каков этот Музей современного искусства», – сказал Северин по-английски.

Это было сказано для Эдит, не для фрау Райнер, и Эдит поняла: он знает, что у нее деньги есть. Может, и в самом Музее современного искусства он усматривает что-то смешное?

Она чувствовала себя прескверно. Но когда она выползала из машины – при этом один из борцов, как телохранитель, придерживал распахнутую дверцу машины, – Северин поднял фрау Райнер со своих колен, водрузил ее на сиденье, обошел вокруг машины и сказал Эдит:

«Я с вами согласен. И буду ждать вас у Бельведера в десять».

Он так быстро пожал ей руку, что она не успела ответить рукопожатием, а он немедленно вскочил обратно в машину. Борцы-ветераны что-то кричали ей хором, но она, уже войдя в холл отеля и отразившись в двадцати обрамленных золотом зеркалах, вдруг засомневалась, что имел в виду Северин Уинтер, согласившись с ней. Платье фрау Райнер? Или что та стара для него?

Эдит прошла в свой номер и залезла в ванну. Она злилась на себя. Она была явно не в своей тарелке и поэтому вела себя неестественно. Она решила, что все они очень странные люди, жители большого города, которые, как написала ее мать, «так и не приняли всерьез двадцатый век». Точное замечание.

Однажды я спросил Северина, не воспринимает ли он так называемую сексуальную свободу как вывих. «Я весь двадцатый век воспринимаю как вывих», – сказал он. И сверкнул на меня дыркой от выбитого зуба. Он никогда не говорил всерьез!

Прежде чем лечь спать, Эдит просмотрела все свои платья, пытаясь решить, в чем завтра идти в Бельведер. И тут разозлилась еще больше: никогда она так долго не мучилась, выбирая наряд. Лежа в постели, она наблюдала, как по потолку проносятся огни, пробиваясь через высокие окна и плотные складки густо-бежевых гардин. «Почему я так часто хожу в черном?» – размышляла она. Уже засыпая, она подумала: хорошо бы завтра Северин Уинтер не надевал в Бельведер свою ужасную куртку с буквой.