Секрет Сабины Шпильрайн - стр. 7

Теперь у нее есть время и условия завершить свой главный труд: «Разрушение (деструкция) как причина становления». Она представляет эту работу Юнгу как Зигфрида – их общее долгожданное дитя. «Дорогой, – пишет она Юнгу, – примите продукт нашей любви, мою работу – вашего сыночка Зигфрида… Здесь смерть – триумфальная песнь любви!» Это единственная работа Сабины, в которой она позволяет себе цитировать Юнга.

Но он не приходит от этого в восторг – уж больно оригинальны идеи его бывшей пациентки. Неужто она оригинальней его? Ведь он уже знает себе цену, сам великий Зигмунд Фрейд признал его достижения и назвал его своим научным сыном.

Юнг уже простил Сабину не только «за страдания, которые она ему доставила, но и за страдания, которые он доставил ей». Ее приглашают на стажировку в Вену, в святилище психоанализа – на еженедельный семинар Фрейда. Там она снова поражает всех неординарностью своих идей – такая дерзость никогда не вызывает большой любви коллег.

По неизвестной причине она вдруг бросает все, уезжает в Ростов-на-Дону и стремительно выходит замуж за врача Павла Шефтеля.

Я вдруг вижу перед собой Павла Шефтеля – нет-нет, его не показывают в кино, вместо него мы видим на экране только белую фату невесты и мужскую ногу в лакированной туфле, дробящей хрустальную рюмку согласно еврейскому обычаю. Но все это застилает мне страшная картина – ноги Павла Шефтеля, обутые совсем в другие туфли, протертые и стоптанные, висящие на уровне обеденного стола.

Я вскакиваю из удобного кресла, опрокидывая при этом чашку с остатками кофе. Чашка, звеня, катится между других кресел. «Вот черт!» – громко говорю я по-русски, совсем как Сабина, и выбегаю из зрительного зала. Встревоженная служительница испуганно спрашивает меня, в чем дело – мне не понравился фильм? Но я не могу ей ответить – челюсти свело, и в горле застрял ледяной ком.

Все это уже было со мной шестьдесят лет назад, но меня так долго лечили и таскали из больницы в больницу, что постепенно я забыла всё – и Сабину, и девочек, и Павла Шефтеля, висящего на крюке от недавно проданной люстры.

Я не хочу, не хочу, не хочу это вспоминать! Я немедленно уйду из этого проклятого киноклуба с его райским уютом и дармовым кофе, вот только получу в гардеробе пальто. Куда, к черту, задевался этот дурацкий номерок? Мои дрожащие пальцы никак не могут нащупать его в сумке, полной всякой дорожной дребедени. Вот расческа, вот ключи от отеля, вот кошелек, вот зеркальце – на черта, спрашивается, в мои годы таскать с собой зеркальце? А номерок словно сквозь подкладку провалился!