Седло для дракона - стр. 28
– То есть как? Закладка лишняя? – не поверила Рина.
Бывают ли закладки лишними, Сашка не знал, и она тоже не знала.
Фантом нетерпеливо ткнулся Рине мордой в спину. Ему поскорее хотелось в Копытово, где писатели подкармливали его яблоками и морковью. Рина вздрогнула и, борясь с желанием продолжать историю дю Граца, по гречишному полю заспешила к поселку. Сашка бежал впереди, прыгая по взрытой земле и проваливаясь в овражки. Кипевшие в нем силы не уважали легких путей. Рина знала, что, если где-то будет две дороги – одна нормальная, а другая с буреломом, – Сашка всегда выберет бурелом. А если еще по пути где-нибудь будет стоять столб или высокое дерево, обязательно на него залезет.
Уже перед Копытово по дороге, пыля и сигналя, пронеслись две машины. Саша и Рина едва успели отскочить на обочину, утаскивая за собой ослика.
– Дачники москальские! Не знают про яму за поворотом! – глотая песок, мстительно сказал Сашка. Он и сам был москалем. В Москве родился, в Москве учился и ездил в Москву постоянно. Но, проживая поблизости от Копытово, как-то раздвоился и уже позволял себе поругивать москаликов.
Несколько секунд спустя двойной грохот подсказал коренному копытовцу Сашке и коренной копытовке Рине, по совместительству дочери московского миллиардера, что глубочайшая, всему району известная яма никуда не исчезла и всегда ждет гостей.
Тем временем Меркурий медленно возвращался в ШНыр. Брел невесело. На него, обычно бодрого и неунывающего, как-то вдруг навалилась усталость. Он испытывал слабость, старость, упадок сил. Всю жизнь он отдал пегам, полетам, ШНыру. Что было у него еще? Сын? Но сын его не понимал, и он сам не понимал своего сына. Первое время надеялся, что непонимание это временное, что что-то изменится, плотина отчуждения прорвется, но она не прорывалась десятилетиями, и теперь было уже очевидно, что это навсегда. Слишком далеко разошлись дорожки, чтобы вновь сойтись. Видимо, вечно занятый, вечно ныряющий, недолюбил он когда-то сына, мало вложил в него внимания, мало влил души, и то место, которое не заполнил он, заполнилось чем-то иным, чужеродным. А теперь чего уж… Снявши голову, по волосам не плачут.
Единственным, ради чего Меркурий всегда существовал, на что сделал свою главную в жизни ставку, была двушка. Но теперь из-за проклятых носовых кровотечений нырять он больше не мог и остро переживал это. Настолько остро, что боялся остаться один. Старался всегда быть со средними шнырами, или с пегами, или хоть с кем-то – только чтобы не с самим собой. Знал, что иначе тоска и обида раздерут его в клочья.