Сделаю тебя любимой - стр. 8

– Юра!

– Что ты орешь? Рядом спит, – врывается в сознание голос, я тут же поворачиваю голову. Рядом в импровизированной люльке из курток спит мой сынок. Господи, какой же он красивый-то! И почему так далеко? И не издает ни звука?

– Ты передвигал его?

– Так ты его своими титьками чуть не задушила.

Я тут же морщусь от тяжести, которую представляют эти самые «титьки». Наверное, просить быть повежливее – глупо. Тут же склоняюсь над малышом. Легонько глажу. Подношу палец к носу. Дышит. Может, проснется, поест? Тяжело, блин. Но телу легче. Между ног больше не щиплет. Хотя ощущения не самые приятные. Не отрывая взгляда от младенца, отхожу за ближайшее дерево… Бандит ко мне спиной, без куртки и футболки, что сушатся на ветке. Сидит у ручья, набирает воду во фляжку. Значит, пойдем скоро. Надо помыться успеть.

Иду к ручью, трогаю воду. Холодная до дрожи, но выхода особо нет.

– Я могу взять Юрку и отойти вон к тем кустам, подмыться?

– Нет.

Сжимаю руки в кулаки. Хочется ответить в тон. Но я просто сделаю вид, что его тут нет. Что меня не волнует его тяжелое, липкое внимание, скользящий по телу взгляд… Пока раздеваюсь, отвечаю тем же. Замечаю повязку на боку. Так-так! Получил пулю, пока убегал или подрался за миску супа? Спрошу, а то у него у него крышу сорвет от моей идеальной после родов фигуры. Как такое вообще может нравиться? Хотя он давно женщин не видел, такому и Шрека одень в длинноволосый парик, шишка задымится.

Наступаю на мелкие камни на мелководье. Идти, вроде, можно.

Быстро забегаю в воду, ахая от холода. Кажется, словно под снег попала! Кожа покрывается толпой мурашек, волоски подымаются, но я, все равно, то и дело бросаю взгляды на спящего Юрочку. Быстро захожу по самую грудь. Разве что, дергаюсь, когда бандит внезапно поднимается во весь рост и начинает штаны свои расстегивать.

– Вам, может, в больницу надо? Рана, кажется, серьезная. Кровит, – поможет ли отвлечь? Не, ну, будет он меня насиловать?! Тут еще течение. Небольшое, но кто его знает?

– Мне помыться надо. Ты, вроде, говорила, – снимает трусы, а я отворачиваюсь. Хоть бы от холода эта его «краковская» свернулась в узелок.

– Ну, что ты, как целка, ведешь себя? Будто член никогда не видела.

– А что, если видела, должна бросаться, как голодная собака на колбасу?

Вода журчит, слышу, что моется, плещется и даже ныряет. Плохо желать человеку смерти, но вдруг его унесет? Это же не я буду виновата!

Он выныривает рядом, где я обнимаю себя руками, не сводя взгляда с люльки. Помыться бы, а я от страха вся сжимаюсь.

Рядом слышу тихий гортанный смешок.