Сделаю больно - стр. 14
У меня сломаны два ребра и рука. Это чудо, что не случилось выкидыша, ведь могли и прямо в живот ударить, а я даже не знала. Знала бы, сильнее покрывалась бы, хотя против них я ничего не могла сделать, совсем.
Я хочу оклематься и уехать отсюда, чтобы забыть этот кошмар, вот только я еще не знаю, что кошмар в моей жизни еще даже не начинался.
– Дайте мне зеркало.***
Уже прошло три недели, а я даже мельком не видела себя и не знаю, что там. Да, меня ударили несколько раз по лицу, но не думаю, что все так уж плохо. Я наконец-то могу есть, почти не испытывая боли, однако бабушка все равно накладывает новые повязки утром и вечером.
– Глафира!
– Нечего там смотреть! На живот лучше свой смотри, – отнекивается, помешивая какую-то похлебку, а у меня слюнки во рту собираются. Кушать хочется. Впервые.
– Что вы там готовите такое?
– Проголодалась? Умница. Ребенок просит. Сейчас налью, попробуешь.
Что-что, а готовить Глафира умеет, в отличие от меня. Вкусные супы и борщи, пироги, запеканки разные. И вот вроде все простое, из обычных продуктов, а у нее так получается, что я ем, даже тогда когда меня тошнит.
Она выхаживает меня, точно цветок, хотя я думала, что я цветок Стаса. Как тот фикус, который я поливала два года, и он мне нравился. Я верила, что Стас так же бережно относится ко мне, но он срезал меня ржавыми ножницами, а фикус его и правда, думаю, растет до сих пор.
С каждым днем мне становится лучше, и вскоре я улавливаю момент, когда Глафира копошится на улице, и сама поднимаюсь с кровати. Упираясь в стену рукой, подхожу к старенькому зеркалу.
На лице куча повязок, волосы собраны в высокий хвост. Длинные даже так, достают по попы. Помню, как Стас меня Кузей поначалу называл. Я расстраивалась, злилась, а теперь думаю, не такое уж и обидное название. Я верила, что я ему нравлюсь… я верила.
Я похудела, торчат ключицы, но дело не в этом. Мое тело все в ссадинах разных оттенков. Медленно поднимаю здоровую руку и осторожно разматываю бинты, чувствуя себя какой-то мумией, а после повязки падают в раковину, а я всхлипываю, видя перед собой урода.
Избитая, с сине-фиолетовой щекой справа, рассеченной бровью и скулой. На коже не столько рваные раны, сколько бугры, в точности повторяющие тот металлический кастет, которым меня били, так вот отпечаток этого самого кастета теперь у меня на лице.
Раны заштопаны, точно старый носок, и страшные рубцы по всей щеке от уха до подбородка. Нитки грубые торчат. Глафира сама зашивала. Как могла.
Осторожно касаюсь кончиками пальцев лица. Я похожа на Франкенштейна теперь, хотя скорее Гуинплен. У меня дома книжка была “Человек, который смеется”. Я тогда не понимала ее, а сейчас поняла.