Сделано в Швеции-2. Брат за брата - стр. 23

– Да. Так было лучше всего.

– Так… лучше всего?

– Потому что мне показалось – тебе не слишком-то хотелось говорить с ним.

Иван откинулся на невидимую спинку, вытащил из нагрудного кармана пачку табака и еще одну, поменьше, красную, с бумагой для самокруток «Рисла», насыпал светло-коричневый табак на тонкий листочек.

– Или я ошибаюсь? Каждый раз, когда я пытался поговорить с тобой о твоем брате, о Лео, ты… или полировал, или шпаклевал, или делал что угодно другое, лишь бы не отвечать.

Иван поднялся, широко распахнул окно, взял с подоконника широкого эркера зажигалку, затянулся.

– Вы мои сыновья, вы держитесь вместе, я, черт возьми, научил вас этому. И самое важное для вас теперь – научиться держаться вместе, не грабя банки.

– Значит, ты был там? У стены?

– Да.

– Ты стоял там, с мамой и Феликсом?

– Да.

Винсент беспокойно задвигался, нога опасно приблизилась к каплям краски.

– Вы разговаривали, ты рассказал, что… работаешь со мной?

– Нет. Я не хотел вмешиваться. Вы теперь взрослые.

Еще затяжки; Иван сплюнул табачные крошки в весенний воздух.

– Итак. Этот телефонный разговор. Почему ты не приехал?

– У меня не было времени.

– Было у тебя время, Винсент.

Отец смотрел на него, сквозь него, набычившись, выдвинув челюсть, взгляд колючий, как шило – так, по рассказам Лео и Феликса, он смотрел на них иногда. Сам Винсент был слишком мал, чтобы помнить это.

– Не отталкивай его, Винсент. Ты нужен ему. Понимаешь? Лео может измениться. Как я. Как ты. Вы все еще братья, несмотря ни на что.

– Я его не отталкиваю.

Винсент сделал шаг, приблизился к отцу. Оба одинаково высокие, обоих венчают одинаковые копны волнистых волос.

– Я просто не мог приехать туда. Не мог опять уткнуться в эту проклятую стену. Я не хочу больше видеть тюрьму! Понимаешь, папа? Мне было семнадцать, когда мы начали. Семнадцать! И за решеткой тюрьмы Мариефредс я вдруг осознал. Что это я. Я, семнадцатилетний, перепрыгнул кассовую стойку с пистолетом-пулеметом через плечо. А теперь – все. Больше никаких тюрем.

Злость. Она пришла, но только с последними словами. Так что он дал ей улетучиться. Он научился этому. Злость надо стравливать малыми дозами, как пар. Если слить сразу слишком много, она не уйдет – напротив, возрастет, потребует больше места.

– Я увижусь с ним. Завтра. Мы обедаем вместе.

– Вы с Лео?

– Мы с Лео, Феликсом и… мамой.

– И с ней тоже?

Черт. Он не собирался рассказывать, что мать собирает сыновей у себя дома. Лишнее это. Может даже пойти во вред.

– Да, это она предложила… ну знаешь, у нее дома.

Равнодушие во взгляде. Вот как отец попытался посмотреть на него, прежде чем взяться за длинный рифленый черенок, чтобы положить новый слой побелки. Но отец не был равнодушен. В глубине души – нет. Винсент был в этом уверен. Каждый раз, когда он пробовал приблизиться (что и было его целью) к другому, прежнему папе, которого ему так не хватало, слова точно замерзали внутри тяжелого отцовского тела, окуклившиеся, несформулированные. Единственное, что Винсент усвоил – это что отец не хочет подпускать его к себе, не хочет говорить о себе самом.