Счастье по Аристотелю - стр. 8
Я не считаю себя исключительно прекрасным и легким человеком. У меня есть довольно неприятные черты характера, с которыми тяжело справиться. Прочитав у Аристотеля про пороки и добродетели и поговорив откровенно с близкими людьми, я определила свои самые главные недостатки – нетерпеливость, безрассудство, излишняя резкость, эмоциональная несдержанность и мстительность. Но аристотелевская идея о важности нахождения баланса между крайностями – та самая, которую мы называем «золотой серединой», – предполагает, что мои негативные свойства в умеренной степени приемлемы. Без нетерпеливости человек вряд ли доведет начатое до конца; без риска – будет жить пресно и ограниченно. Человек, боящийся сказать правду, скрывающий и горе, и радость, может быть психологически и эмоционально угнетен и даже ущербен. Тот, кто не испытывает ни малейшего желания поквитаться с обидчиками, либо обманывает себя, либо обладает крайне низкой самооценкой.
Зла в мире достаточно. Все мы знаем, что существуют люди, которые патологически часто (или просто регулярно) нарушают закон и вредят другим. Однако в большинстве своем мы убеждены, что значительная доля человечества при достаточном обеспечении базовыми ресурсами, исключающем необходимость проявлять эгоизм ради выживания, склоняется к альтруизму и социальному взаимодействию. Помощь другим приносит им моральное удовлетворение. Поддерживать связи с окружающими, объединяться в семьи и сообщества, судя по всему, естественное для человека желание и состояние. К таким сообществам и принадлежат эталоны аристотелевского образа мысли – рациональные, делающие нравственный выбор, руководствующиеся стремлением к здоровым удовольствиям как критерием правильности и культивирующие счастье для себя и для других.
Находят современных приверженцев и другие античные философские учения, в частности стоицизм Марка Аврелия, Сенеки и Эпиктета. Но стоицизм не пропагандирует радость жизни, как аристотелевская этика. Это довольно пессимистичная и мрачная концепция. Она требует подавления эмоций и плотских желаний. Она учит смирению, умению терпеть невзгоды, а не деятельному участию в увлекательной, полной тонкостей и нюансов практике повседневного бытия и решении жизненных задач. В ней почти нет места надежде, самостоятельному выбору и естественному неприятию тягот и лишений. Она осуждает удовольствие как таковое. Как тут не вспомнить Цицерона, который спрашивал: «Что? Разве может стоик вдохновить? Он скорее задушит любой порыв энтузиазма даже у того, кто был изначально преисполнен рвения».