Савва Морозов: смерть во спасение - стр. 58
Толку в гнедых Зиновея не понимала, идти снова в присучальщицы не хотела – кого и зачем присучать?! – от безделья хоть на козла бросайся, а тут Савва из туманной Англии и нагрянул. Одет как лорд английский, речист и решителен. Он и уговаривать ее не стал, просто взял за руку и уволок в орешник, благо, что время было летнее, а орешнику на Клязьме – ой-ей-ей!.. Она и опомниться не успела, как с удивлением призналась:
– Кажись, дитя у меня будет…
– У нас, – поправил ее Савва, словно английский лорд.
– Три года ничегошеньки, а тут как ветром надуло…
– Ага, ветерком, – снова тут же в орешнике, да под такое-то признание, подмял ее Савва. – Я уже дитятю чую, право! За палец хватает, стервец!
– Ой, ты скажешь, охальник… – догадалась о сути его насмешки, доброй как-никак.
– Скажу. Прямо Сережке, в глупые его глаза! – не унимался Савва: больно уж орешник-то над головами хорошо пошумливал. – Прямо сегодня и дую в Москву. Раз такое дело – поспешать надо. Не с пузом же к венцу идти.
Верно, не в его привычках было медлить. Сережку с бегов вытащил, «смирновки» с ним с удовольствием распил, а потом и объяснил все как следует. Сережка даже обрадовался: жена с плеч! Уж теперь-то никто его не будет попрекать, что вечно на бегах пропадает. Правоведы во главе с Амфи быстренько все дело скрючкотворили, так что и во второй раз черноокая Зиновея пошла под венец в полной девичьей стройности. И уж получше: Зинаидой. Так Савва захотел. А Савве отказать никак нельзя было.
В этой буреломной поспешности единая загвоздка вышла: мать. Мария Федоровна никак не могла смириться с выбором сына. Мало, что разведенка, выкраденная у своего же родича, так и без роду-племени настоящего, хотя и было отчество: Григорьевна. Отца-то и след простыл, еще до Сережки; он пробовал было торговлишкой заняться, чтобы тоже к купцам пристать, да быстро сошел с круга. Здесь ведь и характер, и нрав нужен. В купцы под пьяное дело не выходят, а если уж дочка со слез пошла на фабрику, в какие-то присучальщицы, так ложись да помирай. Он как истый христианин так и сделал, словно предчувствуя, что дочка дорогу себе найдет. Ну, может, поплутает немного с каким-нибудь лошадником Сережкой, да на рысаке и вырвется из глупой чащи. Савва из Англии тоже привез любовь к лошадям, но жену на рысистых бегах не проигрывал. Даже ругаясь, мать его, Мария Федоровна, крепость сыновней души чуяла.
Как не чуять, если главный хозяин, Тимофей Саввич, этот дуб несокрушимый, после смуты восемьдесят пятого года весь гнилью от корня изошел. А сейчас был уже восемьдесят восьмой, и что же? Доходы на глазах таяли, все фабрики несли миллионные убытки. Посмешищем стала фамилия Морозовых. Московские фабриканты, вроде Прохоровых с Трехгорки, стряхнули прежнюю оторопь и робость, знай дожимали главного конкурента. И Тимофей Саввич ничего с этим не мог поделать. «Становая жила надорвалась», – жаловался он доверительно супруге.