Саван алой розы - стр. 39
– То есть, это кровь?
– Кровью это было до того, как высохло. А здесь мы видим кровяные тельца, разведенные в жидкости, – с напором уточнил Воробьев. – Кровяные тельца млекопитающего, если быть точнее. Но не любого млекопитающего, не верблюда и не ламы, например.
– Серьезно? Не верблюда? – Кошкин отлепился от микроскопа и потер глаз.
– Да. Верблюд – тоже млекопитающее, однако, что любопытно, его кровяные тельца совсем не похожи на прочие: они гораздо более вытянуты по форме своей.
– Я бы с вами поспорил, Кирилл Андреевич, о том, что понимать под словом «любопытно»… ну да ладно. Скажите лучше, нет ли какого способа удостовериться, точно ли это кровь человека?
Воробьев мотнул головой:
– Современная наука на это не способна. Итальянские профессора судебной медицины сильно продвинулись, я слышал, однако все пока что на уровне теории. Тем более, что мы имеем дело не с кровью…
– Да-да-да, – отмахнулся Кошкин, – это кровяные тельца, а не кровь.
– Засохшая кровь, если вам угодно, – примирительно закончил Воробьев. – А у вас что же есть сомнения, что это кровь вдовы? Сомнительно, что у нее под рукой нашлась кровь животного. Она была заперта, смею напомнить.
– У меня есть сомнения, что надпись вовсе сделала Алла Соболева, а не тот, кто вошел в садовницкую уже после ее смерти и попытался подставить Ганса Нурминена. Вам удалось удостовериться, что это почерк вдовы?
– Нет пока что. В комнатах дома не нашлось записей Аллы Соболевой: мне сказали, все забрала ее дочь.
Кошкин помолчал. У него были дневники вдовы, и в них довольно рукописного текста, чтобы провести экспертизу. Однако отдавать их посторонним он не собирался. Вместо этого распорядился:
– Завтра я еду к Соболевым для беседы с банкиром Денисом Васильевичем. Вы поедете со мной и спросите ее дочь об образцах почерка. Думаю, она вам поможет. Что ж… значит, надпись все же сделана кровью. Впрочем, если в садовницкой и впрямь не были ни карандаша, ни бумаги… – он с упором посмотрел на Воробьева, – или что-то все-таки было?
– Если бы Нурминена хотели подставить, то написали бы его имя более разборчиво, – невозмутимо заметил Воробьев, ровно не слышал вопроса. – А карандаша в садовницкой и правда не нашлось – я везде искал. Но вот бумага…
Воробьев качнулся к полкам и поискав, протянул Кошкину небольшой конверт.
– Так там и правда была бумага, а вы молчали?!
– Не бумага – только пепел, – поправил Воробьев.
В конверте и правда оказался сероватый пепел вперемешку с мусором – больше мусора, чем пепла, по правде сказать.
– Там что-то жгли, – пояснил Воробьев, – и, если жег действительно не Нурминен, то это либо Алла Соболева, либо кто-то другой. Настоящий убийца, возможно.