Самый кайф (сборник) - стр. 59
И тогда я вижу Нинку. Даже в темноте видно, как она мерзнет, дрожит в плаще, спрятав подбородок в шелковый шарф.
«Что она делает здесь? А как же самбист?»
Подхожу к ней, беру ее ладони в свои. Словно моллюск, захлопываю раковину своих ладоней. Долго-долго стою так. Пока не чувствую – ей теплее, а лицо становится светлее, чем ночь. Мы и слова не говорим. Лучше всего не говорить ни слова. Лучше бы люди больше молчали, лучше бы – онемели. Махали бы руками, как глухонемые. Так ведь не разболтаешься. Не соврешь. Не оскорбишь случайным воробьем слова.
…Мне так не хватает Саньки с его папиросами.
– Откуда ты взялась?
– Ты дурак, Колян. Тебе хоть раз говорили об этом?
– Который день мне твердит об этом Санька. Почему ты здесь? – Откуда-то смелость взялась. Она переполняет меня, как вода тонущее судно. – Ты что, сегодня не станешь ночевать у самбиста? Или тебе отказали в постое? Или как?
Ей опять становится холодно. Я прицелился точно. Как в тире. В яблочко! Словно в ласковые годы, когда жестяные гуси, ободранные чужими пульками, падают с крючков. Когда отец покупает еще пять пулек после бани за меткость, и опять падают гуси…
– Колян, – слышу я. – Колян, ты что несешь? – шепчет она, а я думаю: «Что же я несу?»
И когда мои губы устремляются к ее губам, я понимаю, что несу на губах поцелуй, а ее лицо закрывает весь мир. Я погружаюсь в мир ее лица и ее шепота: «Колян-Колян…» Слова расползаются на звуки, и с ними исчезает смысл. После движение происходит в обратном порядке. Звуки складываются в речь, в ее речь шепотом. Из шепота растет самбист. Он растет и растет. Он является и дальним братом, и близким другом с женой на сносях. Он олицетворяет собой благородство и широкоплечесть, а Нинка уже месяц не ладила с отцом, с матерью, с теткой и бабкой, другой бабкой и дедом-лауреатом. Она не хотела ладить с ними. Это ее дело – ладить с ними или нет. Ей хочется жить так, как ей хочется, и потому она живет теперь у дальнего брата в проходной комнате…
– Что за глупости, Колян? Я хотела сказать, но подумала… Ты же мог не поверить. Ты бы и не поверил. Ты и сейчас не веришь. Просто невыносимо. Я ведь не знала, что ты знаешь. Дурак ты, и все.
И тогда я почувствовал снова, будто японским ударом мне попали в висок. Из темноты свирепая сила хлесткого «наваси» оглушает меня.
Я готовился стать железным прутом. Каждое утро отжимался от пола и тренировал «мая-гири» возле зеркала. Я уже был готов нанести японский удар, пережив первый удар предательства.
Уже моя нога сгибалась в колене. Уже цели некуда деться, и мне, битому, предстояло узнать сладость реванша.