Самый кайф (сборник) - стр. 55
В автобусе без зазрения совести целуются на заднем сиденье. На ней зеленый платок, на ней все зеленое. На нем черный блин бескозырки с белым кантом и клеши. Он гордится, что ему позволено целоваться.
За окнами автобуса весна. Из почек вылупляются листочки. Маленькие, липкие. Тоже зеленые. Мы проезжаем мимо овощной лавки – продают огурцы. Огурцы эти мне противны. Парниковые огурцы. Без пупырышек. Тепличные выродки. Я колдую над словом «лавка»: «Овощ-ная лав-ка». Буква «л» – язык упирается в зубы, отскакивает от них – «а», «в», «к». Снова «а». «Лав-ка». Это слово нерусского происхождения. Оно, я думаю, от английского «лав». Очень крепкое слово и совсем весеннее! Лавка! Это значит – постель новобрачных. Это первая брачная ночь, любовь без обмана, без всяких там штучек, без самбиста. Это темная-темная ночь, будто издалека доносится музыка, кто-то тихо пиликает на электроскрипке… Странно вспоминается прошлогодний стройотряд – громкие дни и куртки защитного цвета, пыль на лицах и Нинкиных губах. Сквозь пыль первая улыбка мне. Облизываю губы. Жара и жажда. Почти чувствую, как перемешивается пыль с наших губ…
Я еду и еду, вечер уже вымочил своими чернилами улицу…
Возле химфака кавардак. Толпа норовит прорваться. Толпа прорывается кое-как. Человек сорок еще толкутся в дверях, когда двери закрывают изнутри на замок. Из-за дверей ругаются химфаковские дружинники. Они честят непрорвавшихся. Кому-то из дружинников коленку разбили, вот они и бранятся. Я тоже непрорвавшийся. Отхожу от дверей. Мне противно и тошно. На втором этаже открывается окно, из окна высовывается Егор.
– Егор! Я здесь! – кричу я.
– Колян, где ты? – кричит он. – Беги за угол, Колян. Там труба. Полезешь по трубе, а я помогу.
– Ни хрена себе, – плююсь я и бегу за угол.
Там труба для стока воды – грязная и гнутая. «Нуте-с», – шепчу я и хватаюсь за нее руками. У меня слабые руки, чтобы рубить кирпичи, но по трубе я залезу. Если только она не оторвется.
– Не бойся! Она крепкая, – кричит мне Егор.
Он распахнул окно и высунулся по пояс. Протянул руки ко мне. Труба крепкая, на стене выбоины, лезть по трубе – плевое дело. Это точно.
– Эва! – говорит Егор, втягивая меня в окно. – Ну ты и вымазался. Ну ты и грязный!
– Да? Это не я грязный, – говорю, – одежда грязная. Я-то чистый. Только что в душе плескался.
– Эва! – говорит Егор. – Кто-то что-то такое тебе сделал, Колян. Ты только скажи. Я ему… не знаю даже. Ты только скажи.
Мы закрываем окно. Рама скрипит, с нее сыплется скорлупа облупившейся краски.
В зале дым коромыслом. Наши все прорвались. Они среди дыма и этого коромысла. Как щуки в камышах. На стульях сидят, между стульев, на подоконниках, под подоконниками, перед сценой и на самой сцене. Эти химфаковские дружинники нахимичили. Им бы впустить всех сразу и закрыть наглухо. Будет им сегодня «традиционный вечер химического факультета».