Самый кайф (сборник) - стр. 14
Мы врезали им и «Осень», и «Блюз № 1», и «Сердце камня» без пауз, поскольку страшно было останавливаться, и, остановившись поневоле и услышав ликование, выразившееся в свисте, топоте, размахивании пиджаками и сумками над головами, хлопании в ладоши, бросании на сцену мелких предметов, – остановившись и сфокусировав зрение и различив их лица, эти милые теперь лица моей юности, остановившись поневоле, я зло понял, что зал уже наш.
Мы играли дальше под нарастающий гвалт, я метался по сцене как пойманный зверь, размахивал грифом гитары и падал на колени, хотя никогда не метался и не падална репетициях, и не собирался метаться и падать, но так подсказал инстинкт – и не подвел, подлец, поскольку вечер рухнул триумфом и началась на другой день новая и непривычная жизнь, жизнь первой звезды городского молодежного небосвода волосатиков, властелина сердец, и этим властелином стал на четыре долгих года «Санкт-Петербург».
Через неделю мы выступили в Академии, и весь город (условный город волосатиков) пошел на штурм. Двери в Академии сверхмощные, а лабиринты коридоров запутанные, так что шанс устоять у администрации имелся. Но вокруг Академии стояли строительные леса, замышлялся ремонт фасада, и это решило исход дела.
«Санкт-Петербургу» предоставили в распоряжение спортивный зал и обещали через профком шестьдесят рублей.
Все желающие не могли пробиться в Академию. Главные двери уцелели, но защитникам пришлось распылить и без того ограниченные силы и гоняться за волосатиками по лесам, походившим издали, говорят, на муравейник. Администрация пыталась перекрывать двери внутри здания, и это отчасти сдерживало натиск, лишь отдаляя развязку.
Случайный имидж премьеры, вызванный страхом и инстинктом самосохранения, стал ожидаемым лицом «Петербурга», и было бы глупо не оправдать ожиданий.
Малиновые портки оправдали себя, а босые ноги – особенно. Я добавил к костюму таджикский летний халат в красную полоску, купленный год назад в Душанбе, а на шею повесил огромный тикающий будильник.
В спортзале не предполагалось сцены, и мы концертировали прямо на полу. На шведских стенках – народ; люди сидели и висели, как моряки на реях, перекладины хрустели и ломались, кто-то падал. В разноцветной полутьме зала стоял вой. Он стоял, и падал, и летал. И все это язычество и шаманство называлось вечером отдыха архитектурного факультета.
Я сидел на полу по-турецки – или по-таджикски – и сплетал пальцы на струнах в очередную композицию, когда вырубили электричество. Сквозь зарешеченные окна пробивался белый уличный свет. В его бликах мелькали тени. Стоял, падал, летал вой, и язычники хотели кого-нибудь принести в жертву. Тогда Володя стал лидером обесточенного «Санкт-Петербурга» и на сутки затмил славу моей «Осени». Он проколотил, наверное, с час, защищаемый язычниками от поползновений администрации. Он был очень приличным барабанщиком, даже если вспоминать его манеру играть теперь. Особенно хорошо он работал на тактовом барабане, и особенно удавались ему синкопы. Он играл несколько мягковато и утонченно для той агрессивной манеры, которую желал освоить, но таков уж его характер, а ведь именно характер формирует стиль.