Самые страшные войска - стр. 23
Например, мне ротный Чумак как-то пригрозил при всем строе:
– Смотри у меня, договоришься! Будешь лес не в Карелии, а в Сибири валить.
– Я сам родом из Сибири, вы меня Родиной не пугайте!
Рота чуть не попадала от смеха. Солдаты знали, что я всегда могу отмочить что-нибудь в этом духе. Так я ж его на х… не посылал. А за то, что сказал, в тюрьму не сажают.
И теперь вот сижу в одиночке и гадаю – за что?
Официально мне не предъявляли никакого обвинения, не говорили, что против меня заведено дело. Значит не следствие, а дознание. Но и на допросы не вызывают, просто сижу в одиночке на узком пеньке, задница уже деревянная. Я не знал, что в это время в нашей роте вовсю трудился дознаватель – особист с Петрозаводска. Допрашивали всех командиров и солдат, с которыми я служил, каптер три раза переписывал мою характеристику.
Слух во время сидения обостряется невероятно. Слышно, о чем говорят губари в караулке, слышно как били арестованных в общей камере. Меня почему-то не трогали. Я не знал еще, что подследственных не бьют, если на то не было указаний. Только каждый заступающий наряд открывал двери в мою камеру и долго, с изумлением рассматривал меня:
– Вот этот? Неужели? А с виду такой невзрачный...
– В чем дело? – спрашивал я.
Но они лишь таинственно молчали. Я так и не узнал никогда, за что против меня завели дознание, в чем обвинялся. Наверное, уже и не узнаю.
Кормили на губе совсем неплохо. Правда, сахар, масло и белый хлеб нам не доставался, съедали сами губари, но зато всего остального – от пуза! Так много и в роте не давали. И я, пользуясь ситуацией, с аппетитом лопал все, что давали. В здоровом теле – здоровый аппетит! Много позже я узнал от губарей, что это и спасло меня. Мне специально давали есть побольше. Особист, сколько не копал, не набрал на меня достаточно материала для открытия уголовного дела. И когда ему доложили, что я в одиночке хорошо ем и сплю, он сказал начальнику губы:
– Раз хорошо ест и спит – значит, совесть чиста!
А на третий день ко мне в камеру подсадили еще одного парня с нашей Хуаппы. Назову только его кличку – Лука. На губе не хватало места, поэтому в одиночки стали сажать по два, "прессовать".
Хоть друзьями мы не были, но были в хороших отношениях. Когда закрылись железные двери, я обнял его как брата – стосковался по людям, пока сидел в этом каменном мешке два на полтора метра. Усадил его, как гостя на пенек, а сам сел на порог камеры. Нары днем поднимаются на петлях к стене и приковываются замком. Губа не тюрьма, а воинское учреждение. А спать в армии разрешается только после отбоя.