Самоубийство Пушкина. Том первый - стр. 16
Дельвиг уже весь промок от росы. Он напал на заросли ромашек и собирает их в большой букет.
– Может быть довольно уже. Итак уже целый сноп получился, – говорит Мансуров.
– Довольно, довольно. Вот как бы росу не всю растрясти. Сейчас мы его окропим божьей водицей. Есть такая примета – росой окатиться – от тоски оградиться…
– Ну, знаешь, спит, и не чует, что ему уже семнадцать стукнуло. Главное, не перепутать, где его окно…
Считают окна. Почти все окна отворены. У Пушкина тоже. Дельвиг, подставив камень, осклизываясь и возясь, осторожно, чтобы не звякнуть-не брякнуть, с помощью Мансурова влезает на подоконник. Мансуров подаёт ему и букет. Дельвиг, приладившись, метнул ромашковый сноп. В глубине комнаты раздается вопль и появляется растрепанная кудрявая голова Пушкина в траве и ромашковых звездах. Вид его спросонья ошалелый. Он хватает Дельвига за рубаху и оба сваливаются в темноту спальни. Влезший на подоконник Мансуров видит, как Пушкин, отдуваясь и пыхтя, пытается удушить Дельвига подушкой. Дельвиг отчаянно сопротивляется, хохочет, задыхаясь и взвизгивая.
– Да погоди ты, Пушкин. Дай объяснить… Тут всё дело в росе…
– Вот именно… Все дело в росе, да в девичьей красе, – продолжает упорное своё занятие Пушкин.
Мансуров прыгает на барахтающихся в постели, не без труда разнимает их.
– С днём рождения тебя, Пушкин, – орёт Дельвиг.
Они целуются троекратно. Мансуров присоединяется.
– В самом деле, – бормочет Пушкин. – Дайте сообразить… Слушай, Павел, – вдруг оборачивается он к Мансурову очень посерьёзневшим, с оттенком торжественного недоумения лицом. – Ты помнишь эту ведьму, Александра Македонского, которая мне белоголовую бестию напророчила… Ты представь себе весь кошмар…
Он поднимает с пола мятую газету. Разворачивая и разглаживая, ищет в ней что-то.
– Вот слушай. Во вчерашнем номере «Курантов»… «Дикое происшествие в казармах инженерного полка. Нелепый и трагический случай оборвал жизнь капитана Чертова. Он убит утром. При дежурном обходе… Был ли солдат пьян или был приведён в бешенство каким-нибудь высказыванием, сделанным ему капитаном, как бы то ни было, но солдат схватил ружье и штыком заколол своего ротного командира…».
Дельвиг и Мансуров слушают Пушкина по-разному. Для Дельвига это просто сообщение о трагическом происшествии. Для Мансурова – необъяснимый факт, обескураживающий жуткой весомостью сбывшегося на глазах грозного и тайного указа судьбы.
– Дай-ка, – Мансуров впивается глазами в газетный лист. – Какой ужас. Ведь это мы втравили бедного капитана…
Дельвиг не понимает.