Самая страшная книга. Беспредел - стр. 42

Это было страшно. Хотелось отвернуться, закрыть глаза, вырубить этот кошмар, но под гипнозом мерно раскачивающихся туш и плывущей меж ними тени он не мог оторвать прилипших пальцев от столешницы – мог только смотреть. И вот туши остались позади. Из коридора тень шагнула в комнату – в ту самую, где сейчас был Миха! Черные сальные патлы волочились по полу, загораживали лицо, укрывали жуткую фигуру, пока та не спеша, почти жеманно подбиралась к экрану с той стороны. Раздалось шипение – будто кто-то с силой втягивал ноздрями воздух. Впервые с начала видео Миха понял, что все это время смотрел на экран в абсолютной тишине – утихло и мушиное жужжание, и странные щелчки. И этот звук вырвал его из оцепенения – надо что-то делать, что-то предпринять, прежде чем это создание приблизит к экрану то, что скрыто волосами, посмотрит Михе в глаза и, что хуже – заставит взглянуть в свои. Он уже нашаривал пальцами кнопки «альт» и «эф-четыре», когда заметил малюсенький огонек в сантиметре над монитором. Ехидно помаргивала желтым светодиодом вебка, сигнализируя о передаче видеосигнала… куда-то туда, в коридор с подвешенными человеческими тушами и тощей тварью, обитающей среди них. Не найдя нужных клавиш на засранной клавиатуре, Миха торопливо «закрыл» монитор, просто опрокинув его прямо на стол. Но за секунду до того, как экран грохнул о столешницу, из монитора высунулся палец – самый настоящий и очень длинный, с таким количеством фаланг, что им можно было бы прочищать коленца водосточной трубы. Этот палец осторожно, почти нежно чиркнул ногтем по Михиному запястью, а из-под монитора сладострастно прошелестело:

– Ап-петит-ный…

Нога сама собой долбанула по передней стенке системного блока. Большой палец безошибочно попал в круглую кнопку выключения. Шум кулеров постепенно затихал, а Миха уже свалился на пол, жадно глотая воздух.

Что это было, твою мать? Гипноз? Галлюцинация? Хитрая оптическая иллюзия вкупе с этими, как их, низкочастотными волнами? Все теории терпели крах – на запястье алел кровоточащий полумесяц от чужого – и чуждого всему человеческому! – ногтя. Миха машинально присосался губами к царапине. Кровь почему-то оказалась не соленой, а горькой; засела гадким послевкусием на небе. В ушах звенело эхо: «Аппетитный-титный-тный…» Он готов был поклясться, что в тот момент, когда прозвучал этот голос, звук доносился не из колонок, а откуда-то из-за спины или, хуже того – из глубин его собственной черепной коробки.

Миха провалялся на грязном полу не меньше десяти минут. Наконец, когда накатывающие мысли – одна бредовее другой – наполнили мозг хаотичным броуновским движением, он вскочил на ноги. Тело требовало активности; нужно было отвлечься, занять себя чем-то. Он кипел жаждой деятельности. Так всегда бывало, когда в жизни что-то шло наперекосяк: если получал двойку – мыл посуду; когда впервые бросила девушка, Миха засел за учебники и закрыл год без троек; когда мать запила – стал чуть ли ни ежедневно убирать в квартире, чтобы блестели полы, по которым потом ползала опустившаяся родительница. Миха «чинил» реальность, останавливал энтропию. Ему казалось, что делая правильные вещи – убирая, отмывая, чиня, приводя в порядок, – постепенно возвращаешь к норме и окружающую действительность. Когда полиция пришла с обыском, Миха принялся было складывать наваленную на стул одежду, чем заслужил еще больше подозрений. Даже когда из туалетного бачка извлекли пузатый белый пакет, похожий на распухшего утопленника, первым порывом было отвергнуть, стряхнуть эту чужую грязь. Но он сказал: «Да. Мое». Валерик, как и было оговорено, смолчал.