Самарская вольница - стр. 42
– Хуб урус! Бисйор хуб! Урус карош сербаз! Ибрагим – карош сербаз! – и он ткнул себя пальцем в грудь – под халатом Никита без труда угадал надетый колонтарь, – добавил еще раз, называя себя: – Ибрагим сербаз!
Никита понял, что так зовут кизылбашца, улыбнулся, поднес скованные руки к груди, постучал ими себя, назвался. Ибрагим дважды выговорил его имя, чтобы лучше запомнить:
– Никита. Никита! Карош урус Никита! – И еще что-то добавил, с сожалением развел руки, правой широко, левой же придерживая под мышкой добытые в бою сабли.
Никита понял: Ибрагим должен вести его дальше, и сам первым сделал шаг к морю, куда бежали розовые ручьи с места стычки давних, похоже, врагов.
– Ну что же, служба есть служба. Идем, Ибрагим, куда тебя хозяин послал со мною.
Минут через десять они добрели до пристани, где теснились более трех десятков, наверное, кораблей со спущенными парусами, чуть севернее приткнулись к берегу четыре галеры. К одной из них Ибрагим и привел Никиту.
– Вона-а что! В каторжные работы к веслу определил меня мой ласковый хозяин-колобок! Не зря общупывал, будто цыган жеребца на ярмарке!
На палубу поднялись по мокрым от все так же моросящего дождя сходням, у кормы их встретил старший надсмотрщик – это Никита понял по длинному кнуту, который был у него в правой руке, свернутый в несколько колец, словно аркан перед метким броском. На первый же взгляд что-то схожее подметил Никита в своем провожатом Ибрагиме с надсмотрщиком, в лице, в фигуре – оба высокие ростом, жилистые, горбоносые, только у надсмотрщика не такие длинные усы, да и глаза темно-зеленые, а не карие.
Кизылбашцы что-то переговорили между собой, охлопывая друг друга по плечам, цокая языками, вскидывая лохматые черные брови. Причем, как понял Никита, речь шла и о нем, и о недавнем происшествии в тесной улочке, потому что одна из сабель тут же перешла к надсмотрщику. Он вынул ее из ножен, осмотрел, поскреб ногтем по острию клинка, сделал несколько пробных взмахов. И остался доволен подарком: сабля пришлась по руке – замашиста, удобна елмань – утолщение на конце сабли.
Ибрагим, прощаясь, подошел к Никите, хлопнул его по влажному из-за дождя плечу халата, некогда принесенного тезиком Али, сказал, показывая крепкие и крупные зубы в улыбке:
– Никита карош, Ибрагим карош, – и, должно, чтобы порадовать и подбодрить невольника уруса, добавил: – Давид карош, – и кивнул в сторону старшего надсмотрщика, который с такой же радушной улыбкой смотрел на них обоих.
«Как же! Хорош будет твой Давид, когда этаким кнутом ожгет по спине разок-другой, чтобы не ленился, веслом работая», – с грустью подумал Никита, посмотрев в сторону Ибрагима, который ловко сбежал по сходням на пристань. Давид, все так же улыбаясь Никите, крикнул кого-то. Из кормовой надстройки, где наверху, словно ветряная мельница на бугре, виден был огромный штурвал с большими ручками, прибежал худой и полусогнутый кизылбашец с ключами, ловко разомкнул ручные и ножные кандалы. Потом провел Никиту не в трюм, где на голых досках вповалку спали прикованные к брусьям гребцы, а в свою, должно быть, каюту, знаком дал понять, чтобы Никита снял насквозь промокший халат. Покопался в углу, вынул сухой, примерил со спины, цокнул – маловат! Накинул Никите на плечи другой, попросторнее, а сам все с улыбкой, словно скрывая какую-то добрую весть, поглядывал на уруса. Через несколько минут он же принес еду и – что удивило Никиту более всего! – кружку крепкого красного вина, которое после прогулки под дождем было вовсе не лишним.