Салфур: Тайны Запретного Леса - стр. 50

Еле переставляя ноги, путники добрались до еще одной лужайки, на которой, по решению негласного командования в лице приземистого, не лишенного ораторского мастерства Фица, они решили заночевать.

– Хорошо хоть погода приятная, даже костер разводить не придется, – заметил Фиц, будто продолжая отдавать приказы направо и налево: где лучше прилечь, кто и когда будет дежурить, чтобы следить за безмятежным сном товарищей, защищая их от возможной угрозы.

– Будто ты это умеешь, – рассмеялся Девин.

С излечением Арин привычное ему чувство добродушия вернулось и наполнило его оптимизмом, с которым он провел все детство и рос рука об руку до наступления юности.

– Не пререкайся. Я все-таки здесь за главного, – сдвинув пшеничного цвета брови, ответил Фиц, не обращая ни малейшего внимания на издевательский хохот приятелей.

– Первым стану дежурить я вместе с Девином. Как зайдет солнце, на дежурство выйдет наш ботаник, – он с нескрываемой неприязнью взглянул на Брана, тихо сидящего рядом с пологим камнем. – Затем, когда станется заря, нас покараулят Ниса и Арин. Есть вопросы?

– Да, у меня есть, – серьезным тоном ответила Ниса, которую план Фица совершенно не устраивал. – А почему Бран будет дежурить один, да еще и в самый опасный промежуток времени?

– Да потому что он привык быть один, сам с собой. Так ведь, Бран? – издевательским тоном спросил Фиц, обращаясь к потупившему взгляд юноше.

Тот лишь слегка кивнул в ответ. Всегда, когда ему указывали на его место в обществе, даже среди сверстников, его покидала воля, а душевный источник, наполненный силами юности, и вовсе высыхал до самой земли, превращаясь в непроходимую пустыню. Он мог постоять за себя лишь в том случае, если оппонент не указывал ему на то, что он всегда был сам по себе, рос, как сорняк, среди ухоженного сада, наполненного яркими цветистыми бутонами. Это было клеймом, печатью, зияющей на его сердце, которую было невозможно снять и выбросить вместе с чувством вечного отчуждения и горького сиротства.

– Я могу подежурить с Браном, – вступился за юношу Девин.

Фиц недовольно сморщился, стараясь всеми правдами и неправдами подавить начавшееся против его командирского духа восстание.

– Крепыш, неужели ты забыл, что покалечил меня? – светловолосый юноша направил свой угнетающий взгляд в сторону Девина и стал давить его словами так, чтобы наверняка вызвать в нем чувство терпкой вины и бесплодного раскаяния. – Разве это не станет искуплением твоего проступка?

Девин молчал, ощущая, как прегрешение, совершенное им в порыве бури гневных эмоций, давит на него все сильнее, лишая возможности говорить то, что он на самом деле думает по поводу этой нелепой затеи.