Салага - стр. 2
Обозленный на весь мир тридцатидвухлетний холостяк заперся в своей однокомнатной квартире и свирепо запил. Запой продолжался четыре дня. Утром пятого Столяра разбудил настойчивый звонок в дверь. Чертыхаясь, майор с трудом поднялся с кровати и поплелся открывать.
На лестничной площадке стоял пожилой, военной выправки незнакомец с широким скуластым лицом и гладко зачесанными назад седыми волосами.
– Воронин Анатолий Герасимович, – представился незнакомец, окидывая Столяра пронзительным, как зимний северный ветер, взглядом. – Председатель ассоциации бывших военнослужащих «Слава».
– Какой председатель? какая ассоциация? – рассеянно пробормотал Столяр, одолеваемый похмельным синдромом. – Ты, отец, дверью-то не ошибся?
На лице седовласого председателя появилось подобие слабой улыбки.
– Разве ты, Боря, не тот майор, которого на днях попросили из органов?
Столяр, поняв, что, человек, представившийся ему Ворониным, вовсе не ошибся квартирой, удивленно вскинул брови и, перейдя на «вы», тяжело ворочая языком, прохрипел:
– Гм, хотел бы я знать, какой дятел настучал вам обо мне столько интересного.
– Сам уж запамятовал, – хитро улыбнулся его визави. – У генерала с Лубянки, пусть и бывшего, дятлов этих хоть пруд пруди.
– Погодите, – тряхнул головой совсем сбитый с толку омоновец, – вы с Лубянки или из этой, как ее… ассоциации?
– Ты, братец, в дом пригласи, а потом расспрашивай.
– Ах да! – Столяр посторонился, пропуская Воронина в узкий темный коридор.
Он провел гостя в не обремененную мебелью кухню, где предложил:
– Давайте поговорим здесь. В комнате беспорядок несусветный. В последние дни, знаете ли, расслабился.
Они сели за квадратный обеденный стол-книжку друг против друга, и Воронин сразу перешел к делу:
– Поверь, Боря, твое нынешнее состояние мне хорошо знакомо, – начал он с заметными ностальгическими нотками в голосе. – Сам долго пребывал в оном, когда в девяносто первом за симпатию к ГКЧП с работы попросили. Многие тогда из моего ведомства ему сочувствовали, да помалкивали, выжидая, выстоит ли. А я не молчал. Вот и вымыла меня первая же волна демократии из служебного кресла, причем не без помощи бывших товарищей по работе, чтобы не мешал я им, значит, новую Россию строить.
Нет, к ортодоксальным поклонникам социалистического рая я себя никогда не причислял. Кому, как не мне, было знать, какие тяжелые грехи за Советской властью числились. Но ведь числилось и хорошее. Существовала четкая грань: здесь – белое, там – черное, вот мы, вот они, преступники. А сейчас что? Власть окончательно погрязла в коррупции и идет на поводу у криминала, а кое-где уже намертво срослась с ним. Страна стала похожа на мутный, грязный поток, несущийся сквозь время по стихийно пролагаемому руслу. А все то, что еще сохранилось от здоровой части общества, все чистое, светлое, праведное мечется по нему из стороны в сторону в поисках куска хлеба, заискивая перед всякой швалью, унижаясь и холопствуя на потеху жирующим обормотам и подонкам всех мастей. Я таким путем идти не захотел. Постановил для себя так жить, чтобы не подонки меня доили и притесняли, а я их. Или вообще никак.