Сады диссидентов - стр. 27

И с этой минуты ночная греза (или утренняя? Еще на улице Мирьям взглянула на часы Портера – и оказалось, что уже начало четвертого) принялась быстро вырождаться в жалкую комедию, прежде чем окончательно перерасти в кошмар. Оба продолжали стоять – какая-то робость мешала им забраться сразу в кровать. Портер, что-то бормоча, возился с очередными застежками и пуговицами на одежде Мирьям, и ей пришлось прийти ему на помощь, так что вскоре она оказалась совершенно голой, а он по-прежнему оставался полностью одетым. Она с досадой потащила его к кровати и залезла под одеяло, как в шатер.

– Ты хоть ботинки сними, – прошептала она.

– А у тебя есть… м-м… пессарий?

– Пессарий? – Она чуть не прыснула, услышав это нелепое словечко – настолько оно отдавало Средним Западом, а может быть, даже викторианством. – В смысле, колпачок? – Так, значит, он не раздевается из страха, что она может забеременеть? Что же – соврать ему? Да.

– Да.

– Точно?

– Все в порядке, Портер.

Мирьям вдруг вспомнился Рай Гоган и его репутация: ну, и где же этот самец-хищник, когда он позарез нужен? Или нужно плавать среди акул, чтобы попасться им на зуб? Возьми же меня, хотела она сказать Портеру – и все-таки не говорила этого, потому что верила, что в темноте даже мужчины в черепаховых очках обязаны превращаться в диких зверей. Может быть, не даже, а особенно мужчины в черепаховых очках, – если верить карикатурам, которые Мирьям рассматривала в номерах “Плейбоя”, принадлежавших старшему брату Лорны Химмельфарб, когда приходила слушать Элвиса в подвальный этаж к Химмельфарбам. Что-то же должно ею овладеть – помимо самого желания, чтобы ею овладели. Она подтащила Портера к постели, так что он оказался на коленях, будто в молитвенной позе перед ее шатром. Притянула его за ремень. Расстегнула ширинку и произвела розыски внутри. О боже, да он – такой приятно длинный, совсем как палец, поймавшийся в китайскую ловушку-капкан, какой стали для него слишком тесные трусы, – он даже не был обрезан! А еще он выстрелил липкой жижей ей в ладонь, как только она обхватила головку и нащупала эластичный кожаный капюшончик. Потом вздохнул и стал осыпать мелкими жадными поцелуями ее губы, подбородок и нос, как будто одновременно благодарил ее и фальсифицировал собственную победу. Смотри, ты – моя, значит, я тобой овладел! Хотя на самом деле это она им овладела – да и то нечаянно. Та же история, что с бесконечными словесными завоеваниями: Мирьям вечно сражала мужчин раньше, чем сама задавалась такой целью.

Они целовались и обнимались так же страстно, как и в кабинке бара “Сидар”, их тела продолжали играть роли, отведенные им в этой еще не завершенной истории. Мирьям продолжала сжимать его достоинство, постепенно делавшееся все мягче, и наконец ее неудобно выкрученное запястье стало единственным твердым предметом внутри его трусов. Пожалуй, Мирьям испытала куда больший натиск чувств на мосту или на Вашингтон-скуэр, получила большее удовольствие, когда Портер прикасался локтем к ее груди или прижимался коленом к ее паху, чем получала сейчас, копошась у него в штанах, трогая обмякший липкий член. А потом в комнату вломилась Роза – как исполинша, как кэрролловская гневная Черная Королева, в стеганом халате поверх газовой ночной рубашки, с таким упреком, написанным на лице, что внезапно сюжет истории переменился. Он уже не имел никакого отношения к их телам, к наготе и желанию Мирьям и к тем действиям, которые Портер, быть может, собирался совершить, а может быть, и не собирался. Все, что осталось от этой истории, – это запоздалая мысль о том, как же крупно повезло Мирьям, что, раздев Портера, она не успела зайти дальше. Хотя Мирьям понимала, что Роза ничего не видела, в голове у нее успела промелькнуть шальная, нелепая мысль: да ведь Авраам Линкольн наверняка тоже был необрезанный – не может же Роза против