Сады диссидентов - стр. 23
– Смотри, – сказала она, опять указывая кончиком сигареты вдаль, туда, где мост спускался к Бруклин-Хайтс. – Ремзен-стрит – вон там, это одна из улиц, что вливаются в Эспланаду.
В ее воображении эти блистательные городские особняки, выстроившиеся рядами по ту сторону пролива и смотревшие на Манхэттен, были зримыми, а один из домов издалека выдавал себя звуками джаза, звяканьем бокалов, клубами конопляного дыма, обрывками остроумных разговоров. В действительности же виднелся лишь темный заслон из зеленых насаждений, тянувшийся дальше, внизу, по ту сторону устья серебристой реки, на расстоянии мили с лишним.
– А где его дом? – Теперь, когда они приблизились к цели, Портер заговорил как-то взволнованно – как будто у Мирьям в кармане лежит точный адрес, а может быть, даже и приглашение с выгравированными буквами.
– Когда попадем на ту улицу, сразу ясно станет. Думаю, мы еще за квартал все услышим.
– Да уж наверняка! Иначе бы и идти не стоило, – с бравадой выпалил Портер – к нему вернулась прежняя самоуверенность.
Но эта самая бравада завела их всего на пару шагов вперед по склону моста. Самоуверенность Портера приобрела какой-то другой смысл, после того как от них откололись спутники. Только когда от них наконец-то избавляешься, от этой маленькой прилипчивой толпы, скрывающей в себе парочки, когда сбрасываешь опеку этих коконов, которые образуются вокруг тебя всюду, возникая самовольно и стихийно, – тогда только и вспоминаешь об истинной цели. Портер поцеловал Мирьям. Она поцеловала его в ответ не менее страстно, хотя и прикидывала, как бы отложить или вовсе отменить поцелуи, или куда пойти, или к чему вообще все это приведет. Все мыслимые возможности личной жизни раскрывались перед ней прямо сейчас, без отсрочки до какого-то невообразимого будущего: прежний штиль смела внезапно налетевшая буря. Мирьям так и не смогла уловить какого-то сладостного переходного состояния. Холодные пальцы Портера уже пробрались через щели между пуговицами на ее старомодном платье в районе копчика, запуская вереницу каких-то электрических сигналов по ее ягодицам, откуда эти сигналы сбегали вниз по ногам и пытались заземлиться, уйдя в доски пешеходной дорожки. Портер был высокий. Мирьям приподнялась на цыпочки – это была полумера, некий компромисс между побуждением грохнуться без чувств на колени и желанием взмыть в небеса.
Мирьям, родившаяся в атмосфере разочарования и ожесточенной умеренности, выросшая в душном климате необоснованных надежд, в хмуром отчуждении пригородов, впитавшая цинизм предыдущего поколения по отношению к уже померкшим грезам о блистательном будущем, – Мирьям была настоящей большевичкой в области пяти чувств. Все ее тело требовало революции, требовало блистательных городов, где будет разыгрываться эта революция, вся ее душа рвалась увидеть, как поднимутся и рухнут высокие башни. Все те страсти, которые Роза, пожалуй, желала бы приглушить, ее дочь восприняла, похоже, с удвоенной силой. Сколько бы Роза ни старалась подавить веру в утопии, сколько бы ни призывала “глядеть правде в глаза”, – она тем самым лишь подкрепляла догадки Мирьям, с малых лет подозревавшей, что настоящая жизнь протекает где-то в другом месте. Господи, да стоило взглянуть хотя бы на Эмпайр-стейт-билдинг, вырисовывавшийся у начала Гринпойнт-авеню! Или взять хотя бы тех девушек, которые поступали в Городской колледж, но продолжали жить дома, в Саннисайд-Гарденз, или, во всяком случае, изредка наведывались к себе домой. Мирьям, наверное, уже лет десять наблюдала за их особенными ужимками и повадками. За их новыми кошачьими темными очками, за сигаретами, которые они украдкой курили, за болтовней на коммунальных двориках, которую они сразу же прекращали, как только появлялась девяти-, или десяти-, или двенадцатилетняя Мирьям, она угадывала какую-то особую осведомленность. Мирьям понимала, что эти девушки рассказывают ей о ее собственном будущем, и недоумевала: зачем они пытаются это утаить? Утаить ничего невозможно. И вот сейчас, оторвав губы от губ Портера, чтобы отдышаться и сделать перерыв, прижавшись щекой к его руке, она тоже видела Эмпайр-стейт-билдинг, торчавший из-за плеча Портера. Этот дурацкий зазывный фаллический символ, бесстыдно названный в честь преступных государственных амбиций и в то же время олицетворявший, как ни странно, гордость, внушенную Мирьям Розой, – гордость считать себя американкой и уроженкой Нью-Йорка, – этот глупый и поразительный памятник вечно торчал там, пронзая воздух, взывая к ней, заранее давя ее своей мощью и как бы говоря: “Ты – просто букашка, Мирьям Циммер!”