Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил… - стр. 14

Вера набралась от тебя… сама знаешь, чего… Она еще девочка, я как отец, боюсь за нее, неужели непонятно? Не навязывай ей свой образ жизни, я тебя прошу.

– Я ей и не навязываю. Но она тоже живой человек, и мне непонятно, зачем вообще этот культ девственности. И чего это с ней все носятся как с писаной торбой! В жизни столько наслаждений, а вы, взрослые, страшные эгоисты. Вам, значит, все можно, а нам нельзя?

– Ты рассуждаешь как ребенок. Однако, я должен перед тобой извиниться?

– Боитесь?

– Боюсь.

Глеб еще не знал, как он будет жить дальше. Разговор с Люсей принимал неожиданный оборот: он попал от нее в зависимость.

– Не бойтесь. Я никому ничего не расскажу. Даже Вере. Мне это ни к чему. Но встречаться с ней нам запретить никто не сможет. Это просто невозможно.

– Ты, я вижу, неглупая девочка. Значит, на тебя можно положиться?

– Да. Если вы поцелуете меня.

– Но это все. Хорошо?

– Хорошо. – Люся одела трусики и подставила Глебу губы для поцелуя.

«Она права, – думал Глеб, раздвигая своим языком ее губы и плавая в каком-то горячем тумане – тысячу раз права. И черт меня дернул читать это моралитэ. Я осел. Старый осел».

Но уже на улице, пробираясь между кустами, короткой дорогой к Сашиному дому, он пришел в себя. "Идиот».

***

КЛАРА И ГЛЕБ легли поздно. Часам к одиннадцати только стали возвращаться гости. Сначала вернулся Банк, извинился, что заставил всех беспокоиться. Затем откуда-то появилась забытая всеми Люся. Заняв свое место за столом, она принялась доедать холодную индейку, затем попросила у Клары чаю с тортом. Услышав про чай, вышла из своей комнаты заплаканная Катя. На вопрос Клары, что произошло, она ответила, что у нее сильно разболелась голова. Алик нарочно сел подле нее и сидел весь остаток вечера, ухаживая за нею. Наталия пришла почти одновременно с Глебом, но, не показываясь гостям, заперлась в ванной. Наполнив ванну горячей водой, она забралась туда, вытянулась и закрыла глаза. Шок, вызванный звонком Снегирева, прошел. Голова работала на редкость ясно, тело было легким. На розовом кафеле пола лежало смятое, в зеленых пятнах платье, с которого еще сыпался желтый песок.

– Пойми, Снегирев, – сказала она, обращаясь к висевшей напротив смешной голубой мочалке в форме зайца, – только таким образом я могла освободиться от тебя. Я отдалась ему и нисколько не жалею об этом. Жаль, что ты не видел всего этого. Представь, детский шалаш, а в нем двое взрослых людей занимаются Бог знает чем. У Алика прекрасное тело. Наверно, теперь я буду отдаваться ему каждый день. А может и по нескольку раз в день. Жизнь продолжается. Так-то вот.»