Сад взрывающихся яблок (сборник) - стр. 12
– Надеюсь. Но знаешь, любовь очень молодое чувство, ему всего каких-нибудь десять тысяч лет, а нашим инстинктам – миллион, они много сильнее любви. Я читал где-то, что женщина чисто физиологически страдает от незаполненности своего вакуума, и тут всякий мужчина хорош вместо того, кто полгода не бывает дома.
Она горестно всплеснула руками.
– Господи, что случилось с тобой за время, что тебя держат здесь! Ты был славным романтичным парнем. Откуда этот цинизм и злость?
– Наверное, от постоянной боли и страха перед будущим, от мысли, что у тебя кто-то может быть… хотя… как говорят теперь… это только секс, правда? – меня вдруг пронзила странная неприязнь к ней. – Нет, я не поеду с вами!
– Как же ты доберешься домой?
– На такси. Когда-то я умел хорошо это делать.
Она потерянно молчала. Потом:
– Ты всегда занят собой. А я? Догадываешься ли ты о том, что мне тоже тяжело? Ведь я совсем одинока здесь, среди твоих соотечественников, допускаю – хороших людей, но таких суетливых, издерганных, неуверенных ни в чем в этой маленькой, сжатой до взрыва стране. А я истосковалась по широким просторам, безмятежным, мечтательно ленивым. И Сергей – открытый, простой, под стать этому.
– Что ж, можешь взять его себе! Терпеть не могу простых. Они живут как амебы и, наверное, размножаются делением. А ты, кажется, предпочитаешь другой способ размножения!
Ее глаза готовы были излиться слезами. Но прежде она дрожащими пальцами вынула из сумочки деньги, ключ и положила на стол:
– Иди…
И вот я, наконец, в своей комнате, окруженный строгим и скромным уютом: старые кружевные занавеси на окне – подарок матери, не поехавшей с нами из-за парализованного деда, на стене – копия картины Энгра: Наполеон с мягкой ямочкой на жестоком подбородке – мой смертный грех, ибо сказано: не сотвори себе кумира, кресло-качалка, убаюкивающее меня бессонной ночью, как детская люлька, и единственная роскошь за стеклом шкафа – слегка побитая китайская чашка, которую мы нашли среди всевозможного хлама на рынке. Чутье не обмануло меня: когда мы очистили ее от грязи, отмыли и налили чай, сквозь голубую эмаль прошли и медленно поплыли серебряные рыбки.
Но главное богатство было на длинных свежеоструганных досках, еще пахнущих лесом – книги, мудрые, лукавые, циничные, смешные, печальные – они закрывали всю стену, выходящую на улицу, не давая проникнуть сюда шуму машин и людской глупости.
– В сущности, – сказал как-то Саша, – эти спрессованные человеческие мысли защищают тебя от внешнего мира надежнее, чем обожженные кирпичи.
И мне немедленно захотелось поговорить с ним.