Сад Льва - стр. 25

В темной избе старый девяностопятилетний солдат рассказывал ему про то, как страшно били и мучили людей в армии при царе Николае Первом. Били людей палками, мясо со спин летело клочьями, офицеры прикрикивали: «Бей больней! Бей больней!». Поэтому солдаты называли царя Палкиным. Потрясенный ужасом, взволнованный рассказом, Толстой достал маленькую записную книжку и в темноте записывал за старым солдатом. Сразу же начал писать статью. И это тоже было на дороге, по пути.

Он присоединялся к ломовым извозчикам и ехал с ними по Варшавскому тракту, от деревни к деревне. «Въезжая в одну деревню, мы увидали, что из крайнего двора тащили откормленную, голую, розовую свинью бить. Она визжала отчаянным голосом, похожим на человеческий крик. Как раз в то время, как мы проезжали мимо, свинью стали резать. Один из людей полоснул ее по горлу ножом. Она завизжала еще громче и пронзительней, вырвалась и побежала прочь, обливаясь кровью. Я близорук и не видел всего подробно, я видел только розовое, как человеческое, тело свиньи и слышал отчаянный визг; но извозчик видел все подробности и, не отрывая глаз, смотрел туда. Свинью поймали, повалили и стали дорезывать. Когда визг ее затих, извозчик тяжело вздохнул. „Ужели ж за это отвечать не будут?“ – проговорил он». Так, на дороге, осознавал он невозможность и жуткую немыслимость убийства, всё равно, человека ли, свиньи ли.

Христос ходил пешком по Иудее, ходил с такими же простыми людьми, которые не имели двух пар обуви и медной монеты в поясе. Вступал в разговоры с сидевшими у дороги мытарями, с выходившими на берег из своих утлых лодок рыбаками.

Пророки, провидцы, знатоки Евангелий, ищущие правды, должны ходить. Сютаев, крестьянин, был легок на подъем, ходил неутомимо в свои семьдесят с лишним лет. Небольшого роста, в больших валенках, он не просто ходил, а ходя, проповедовал – заговаривал с людьми, разговаривал со встречными и поперечными, учил их. Даже полицейских, арестовавших его, просвещал. Что бы ни случалось – артельщики варят картошку, нищий просит хлеб, доктор зовет подлечить слезящиеся глаза – Сютаев, как он сам выражался, «присказывал», то есть притчей или вопросами побуждал собеседника думать. Однажды Сютаев в февральскую стужу пошел пообедать к людям, жившим общиной – за семьдесят верст. Петр Гастев, толстовец, получив сообщение о том, что учитель, владеющий землей, нуждается в помощи, сунул за пазуху краюху хлеба и пошел помогать за сто верст в январские трескучие морозы.

Толстой ходил не один. В Оптину Пустынь с ним шли слуга Сергей Петрович Арбузов, владелец ярко рыжих бакенбард, и учитель яснополянской школы Дмитрий Федорович Виноградов, из Москвы в Ясную Поляну с ним ходили то сын художника Ге Количка Ге, то толстовец Евгений Попов, принципиально не носивший обуви и даже в дом Толстого входивший с грязными ногами, то будущий депутат первой и второй Государственных дум Михаил Стахович, то Александр Никифорович Дунаев. Дунаев, из купцов, имел скуластое лицо, носил пробор посредине головы, бороду и усы. Он был биржевой маклер, председатель правления Московского торгового банка и крупный воротила. Но и ему была близка мысль о том, что мир устроен несправедливо и на богатых лежит вина за то, что происходит с бедными. Дунаев покидал кабинет с дорогой мебелью в здании банка на Ильинке, чтобы пешком идти вместе с Толстым по обочине на юг. Что двигало крупным бизнесменом, когда он поступал так? То же самое, что и Толстым. «Нельзя себе представить до какой степени ново, важно и полезно для души (для взгляда на жизнь) увидать, как живет мир божий, большой, настоящий, а не тот, который мы устроили себе и из которого не выходим, хотя бы объехали вокруг света». В Ясной Поляне Дунаев скидывал пиджак, надевал белую рубаху навыпуск, подпоясывал ее тонким ремешком – точно, как Толстой – и ловко орудовал ухватом, испекая блины для крестьянских девочек, учившихся в школе. В Москве ходил вместе с Толстым в баню.