Саблями крещенные - стр. 42
– Значит, Ганчук? – Сирко прекрасно знал обоих, но именно поэтому выбирать было трудно. Оказывается, бросать в погибельный бой тысячу казаков значительно легче, чем посылать на невидимую для него, полковника, смерть одного-единственного.
«Странно, – подумал Сирко, – что я открыл это для себя только сейчас».
– Но Ганчук отличный бомбардир, – вновь вмешался Гяур. – Уж пушкарей-то должны беречь в любой армии.
– Он прав, – кивнул в сторону князя Сирко. – Ганчук – бомбардир, пушкарь…
– Сколько можно выбирать? – лопнуло терпение у сотника Гурана. – Раз священник желает идти на смерть, пусть идет. Если только к утру он не убоится одного из множества выдуманных церковной братией грехов, на страхе людском замешенных.
– А кто у нас здесь священник? – удивленно уставился Сирко на сотника.
– Понятно кто. Десятник Варакса. Он же – отец Григорий.
– Неужели он действительно был священником?! Что же он до сих пор скрывал это?!
– Так ведь понимал, что в ипостаси священника во Францию его не взяли бы. Здесь нужны сабли, а не церковные кресты. Да и не желает он больше оставаться в священниках, предпочитает окончательно оказачиться. Мне, как своему сотнику, он признался в этом сразу же, ну а перед остальными казак исповедуется, только когда велит душа. Видно, душа отца Григория этого пока что не желает, поскольку не так опасается грехов, как насмешек.
– Странно, – задумчиво проговорил Гяур. – В свое время я знавал одного отца Григория, явно метавшегося когда-то между мечом и посохом. Неужели он все-таки оказался в корпусе наемников?
Сирко оглянулся на князя и пожал плечами.
– Много здесь всякого люда. В казаки человек приходит, как в монастырь, отрекаясь от всего мирского, блудного. Здесь он предстает очищенным от прошлого, как после Страшного суда – новый человек, под новым именем…
19
Перезвон мелодичного прикроватного колокольчика показался д’Артаньяну кличем набата.
Подхватившись, он, прежде всего, взглянул на окно, в котором малиново отражались первые проблески рассвета; потом перевел взгляд на оголенную грудь лежащей рядом девушки. Лицо Лили было покрыто вуалью из золотистых кудрей, мраморно-белая грудь все еще источала лунное сияние, вызывающе устремляясь розоватыми сосками к висевшему на стене спальни образу непорочной Девы Марии, явно обомлевшей от всего происходившего здесь в эту ночь.
«И ты, идиот, способен был уснуть рядом с этой ангельской непорочностью! – швырнул камень в свое мужское самолюбие д’Артаньян. – Ты… способен был уснуть в этой кровати. Господи боже мой! Несчастный! Сколько раз, вспоминая об этом, ты будешь покаянно проклинать себя».