С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник) - стр. 14

Девушки мои уже были на месте. Вид у меня был тот еще. Обе кинулись ко мне с криком:

– Тебе плохо? Сердце?

– Сумку украли.

– Окстись, мать, тут не воруют, – сразу успокоилась Алиса. – Ты ее забыла. Вспоминай – где?

– Я не помню.

– Когда мы с тобой встретились, ты была уже без сумки, – сообщила Галка.

– Что же ты меня не предупредила? – всхлипнула я.

– Маш, там было ожерелье из черного агата… с брильянтами… сказочной красоты. До твоей ли сумки мне было?

– Я знаю, где я ее забыла. Там, где завязывала шнурки.

– А где это?

– Там совершенно безлюдные залы. Это их быт. Не представляю, как мы его найдем.

Алиса уставилась в план музея.

– Какой это век?

– Какой угодно. Там очень много кроватей. Есть и детские.

– Ты про музей как про ГУМ…

Мы нашли мою сумку. Она стояла прислоненная к детской кроватке. Очевидно, я сама ненароком подтолкнула ее под бархатную бахрому, наружу выглядывал только уголок. Трясущимися руками я проверила содержимое сумки, все было на месте.

– Теперь я не расстанусь с ней никогда, – шептала я, прижимая к животу свое сокровище.

– Возьмем за правило, – строго сказала Алиса. – С собой берем только страховой полис и минимум денег. Тем более что у нас общая касса. Все остальное должно лежать дома в чемоданах. Марья, ты меня слышишь?

Из музея Алиса деликатно повела меня за руку. На выходе около цветущих куртин стояла немолодая женщина в длинном плаще и играла на виолончели. Вид у нее был безмятежный и полный достоинства, никаких соплей и воплей, картонная коробка рядом с ней была пуста, а она улыбалась. Мимо шли люди, а ей было совершенно безразлично, бросают ли они ей деньги или нет. Вид этой женщины странным образом меня успокоил. Я примерила на себя ее улыбку, и она подошла, как влитая.

С той же улыбкой отрешенности я вступила под своды Артуровой квартиры. Нас ждал стол. Он был накрыт в лучших петербуржских традициях, однако не исключено, что Артур успел приобщиться к голландской культуре. Изобилием стол напоминал фламандские натюрморты, исключен был только присущий им художественный беспорядок. Во всем этом был уже знакомый мне почерк. Когда мой сын в детстве простужался и лежал в постели, он обожал копировать фламандские натюрморты. Но, перерисовывая роскошную утварь с репродукций, скажем, Хеды, он наводил на столе порядок: залечивал раны у надбитой рюмки, ставил прямо завалившийся серебряный кубок, висящую стружкой кожуру с наполовину очищенного апельсина возвращал на исконное место и выметал со скатерти ореховую скорлупу.

Хороший стол пригоден не только для еды, но и для разговора, который немедленно завязался. Начали с малого. Я погоревала, что не видела в музее ни Мемлинга, ни Брейгеля, потом стала надоедать Артуру, чтобы он рассказал какую-нибудь пригодную для печати историю про Амстердам. Артур рад был удовлетворить мое любопытство, но истории так просто в голову не приходят. Как вежливый человек, он не мог от меня просто отмахнуться и потому, наморщив лоб, мучительно что-то вспоминал.