Ржавчина - стр. 6

– Зачем?

– Пригнись, дурак!

Видя, что Василий не торопится выполнять приказ, сталкер схватил парня за плечо и оттолкнул в сторону. Другой рукой он вскинул «ПП» и нажал на спусковой крючок. Приглушенно хлопнул одиночный выстрел. С тихим металлическим шелестом со стены упало нечто, похожее на комок смятой фольги размером с кулак.

Василий непонимающе посмотрел на то, что подстрелил сталкер. С одной стороны, кусок мятой фольги опасений не вызывал. С другой – сталкер ведь не станет просто так палить.

– Что это было?

– Шуршалка.

– И… что она делает?

– Шуршит.

– И все?

– Слушай меня внимательно, – сталкер подошел к Василию и больно ткнул его указательным пальцем в лоб. – Все, что я говорю, должно выполняться немедленно и беспрекословно. Если я говорю «пригнись» – значит, нужно пригибаться. Если я скажу «падай» – значит, падай плашмя на землю, даже если у тебя под ногами скарабеи копошатся. Понял?

– Понял, а кто такие скарабеи?

– Не о скарабеях сейчас речь, а о тебе, дурилка картонная. Четкое выполнение всех моих команд – это твой шанс остаться в живых.

– А наемники говорили, что мне нечего опасаться – они защитят меня от любой опасности.

– Ну, и как? – усмехнулся Григ. – Дураки они, твои наемники. Дураками жили – дураками померли.

На это Василию нечего было возразить.

– Так вот, значит, открыл я в наладоннике «Гамлета», – как ни в чем не бывало продолжил Григ, – а он мне выдает, понимаешь, совершенно новую версию.

– В каком смысле новую?

– В ней все хорошо закончилось, – Григ продел руки в лямки ранца, застегнул на груди разгрузочный ремень. – Гамлет спас тонущую Офелию и женился на ней. Затем, когда вернулся Лаэрт, они на пару перерезали всю дворцовую оппозицию во главе с Клавдием и учредили в Дании конституционную монархию. Гамлет стал королем, Лаэрт – премьером, Фортинбрасс – военным министром, а Йорик – министром культуры.

– Так Йорик же умер до начала всей этой драмы.

– В том-то и дело, что это уже не драма получилась. Поэтому и Йорик оказался жив-здоров. А вот Розенкранца с Гильденстерном все-таки повесили. Как изменников родины. И, представь себе, он, наладонник то есть, пытался выдать всю эту белиберду за перевод Кузмина. Мало того – он еще и спорить со мной принялся. Я ему говорю – ты что, свихнулся? А он мне – сам, мол, дурак. В общем, утопил я его в ближайшей канаве. От греха подальше. А то ведь, если подумать, споры с собственным наладонником здорово шизофренией отдают.

Они шли вдоль улицы, стараясь, насколько это возможно, держаться поближе к стенам домов. Сам того не желая, Василий попал все же под необъяснимое, почти магнетическое, воздействие странного сталкера, в одной руке державшего пистолет-пулемет, в другой – томик стихов. Григ представлялся ему одновременно притягательным и отталкивающим, вульгарным и утонченным. Он как будто не чувствует середины. Для него существуют только крайности. Наверное, для него было бы вполне естественным усесться на краю пропасти, свесить ноги вниз и, поплевывая в бездну, рассуждать о Фромме.