Рыжий Ангел - стр. 8
Участники менялись, появлялась «свежая кровь»: молодые, натренированные тела, выдрессированные звери, готовые убивать. А у меня совсем пропал стимул, и это сказывалось на боях не лучшим образом. Воспоминания об унижениях больше не вызывали негативных эмоций, как раньше, ведь, я отомстил обидчикам, что, кстати, оказалось делом не сложным. Ну, подержал за ноги на крыше школы головой вниз лидера той шайки шакалов, всего-то, а остальных, даже, припугивать не пришлось, сами смекнули, что со мной не стоит связываться, и отвалили.
Нет, в друзья никто не напрашивался, зато боялись и обходили стороной. Из-за вспышек неконтролируемого гнева прозвали психом, а из-за того, что ни с кем не общался, волком-одиночкой. Получился «психованный волк-одиночка» ‒ термоядерная смесь. Но соглашусь, что они точно охарактеризовали меня, как говорится «не в бровь, а в глаз», и это, совсем, не злило: на правду не обижаются.
Такое положение дел полностью устраивало, так было лучше для всех. Учителя стали реже вызывать к доске и, явно, завышали оценки, никто не хотел лишний год наблюдать мою личность в школе. Поэтому я, внезапно, пополнил ряды отличников, что не могло не радовать мать, а, что думал по этому поводу отец, не догадывался, так как редко его видел. Порой, даже, забывал, как родитель выглядит. Он, постоянно, находился в командировках, а в те дни, когда присутствовал дома, не обращал на меня внимание. Он почти не выходил из рабочего кабинета, но, иногда мы, все-таки, встречались на кухне.
‒ Как дела, сын? ‒ спрашивал он, задумчиво, глядя в окно.
‒ Все хорошо, отец, ‒ отвечал я.
Это наш обычный разговор: скупой, сухой, безразличный! Мыслями он всегда пребывал на работе, и я для него был пустым местом.
В детстве очень переживал по этому поводу и делал все, чтобы родитель меня заметил. Как-то раз, разрезал все его любимые костюмы. Ожидал криков, ругани, серьезного наказания, в конце концов, а он, тяжело вздохнув, исчез на весь вечер в комнате. А, однажды, приволок домой грязную собаку, после которой весь первый этаж стал похож на поле боя. Но услышал лишь короткую фразу:
‒ Что ты наделал, сын?
В тот же вечер он уехал, оставив после себя горький привкус разочарования в моей душе и незаживающую рану на сердце. Я поклялся, что больше никогда не буду пытаться завоевать внимание отца. Ведь, ужасно ощущать себя невидимкой в глазах любимого человека, понимать, что работа важнее сына, постоянно наблюдать равнодушие и безразличие.
Обида, боль, в какой-то момент, даже ненависть, жили и крепли во мне, но спустя время, я остыл и смирился с полным отсутствием его персоны в моей жизни, и в ответ, тоже, решил игнорировать родителя. Я принял правила игры, и мне стало легче: у него не было сына, значит, у меня не было отца.