Рыцарь, кот и балерина. Приключения эрмитажных котов - стр. 17
До центра Петербурга с Черной речки, где они жили на пятом этаже желтого кирпичного дома, Маша добиралась самостоятельно: уже почти два года каждый будний день она ездила в Вагановское училище на Гостинку. На улице было морозно, скупое северное солнце клонилось к горизонту, снег отражал ярко-голубое небо и тоже казался голубоватым. У Русского музея толпились недовольные туристы, перечитывая объявление на русском и английском о том, что музей закрыт по техническим причинам. Пока Маша ехала в метро, стало еще холодней. Ей показалось, что даже у статуи Пушкина изо рта вырывается столб пара. Ждавшая ее Катя смешно подпрыгивала на месте, обстукивая друг о друга изящные, не для русской зимы итальянские сапожки. Из-под огромной меховой шапки с опущенными ушами, почти скрывавшей лицо, виднелись только острый, побелевший на холоде нос и неотразимая рыжая коса. Сестры обнялись, и, словно пытаясь убежать от мороза, припустились что есть силы в сторону Невского.
Очередь в Эрмитаж заканчивалась где-то в районе Александрийской колонны, однако, как и обещала Катя, их пропустили по музейному пропуску. Внутри тоже было не протолкнуться. Катя решительно предложила отправиться на третий этаж, к ее любимым французским импрессионистам.
– Может, они немного излечат твою тоску по Парижу?
Здесь крылся и стратегический расчет: большинство посетителей, устав от огромного количества залов и экспонатов, туда просто не успевали добраться. В самом деле, на третьем этаже толпы туристов сильно поредели. Можно было не только бесчисленные чужие затылки, но и сами картины. Со всех сторон Машу тут же окружили образы уже горячо любимой, хотя еще и неведомой ей Франции. Шумные, беспорядочные города с конными повозками и чадящими фабричными трубами. Поля лаванды и подсолнухов. Крестьяне, чиновники, светские дамы. Целый мир, совершенно случайно рождающийся из карусели бессмысленных цветных мазков и пятен на холсте. Здесь не было фотографической точности в изображении, но лица людей, тем не менее, казались поразительно, неправдоподобно живыми. Это открытие почему-то заставило Машу задуматься над очень странным вопросом: как сложились судьбы тех, кто смотрит сейчас на нее с холстов? О самом художнике увлеченно пишут толстые тома биографий. А вот его герои безвозвратно теряются в толще времени, оставляя нам только свои безымянные лица. Вот, скажем, эта девочка в голубом. Кем она стала, когда выросла? Дожила ли до Первой мировой войны? Наверное, да. Ведь ей еще не было тогда и сорока. Но пережила ли войну – голод, лишения, эпидемии? Были ли у нее дети и внуки? Можно ли во Франции отыскать кого-то из ее потомков? Те, скорее всего, даже не подозревают, что портрет их прабабушки висит в музее в далекой и холодной России… Правда, мысли эти всколыхнули подзабытую обиду. Картины – это, конечно, здорово. Но ей хочется живой, настоящей Франции. Ей хочется танцевать в Париже! Хочется, чтобы не только она полюбила Париж, но и тот полюбил ее! Ну почему, почему ей так не везет…