Рыбья кровь - стр. 6
– Ну-ну, – пролепетала Мод, даже слегка напуганная столь бурной реакцией, – что случилось, Константин? Что вам не понравилось? Вы хотите отснять еще один дубль?
В ответ она услышала, между двумя всхлипами: «Нет, нет!.. Нет! Нет!.. Последний кадр!..» Поразмыслив с минутку, Мод, как ей показалось, постигла причину скорби режиссера: то был конец его фильма, конец «их» фильма. Может быть, он все-таки любил ее? Может, его печалила предстоящая разлука, неизбежная при их профессии? Или в этом фильме было что-то, напоминавшее Константину его собственную жизнь, его жену? Пока Мод ломала голову над этой загадкой, Константин беззастенчиво утирал помятое лицо и мокрые от слез усы локончиками и белой батистовой косынкой своей героини.
– Ну что вы, Константин, – утешала его та, – не расстраивайтесь так, мы еще увидимся. Поверьте, я разделяю ваше волнение. Но надо держать себя в руках, там ведь эти люди, эти военные, Константин!
Режиссер с трудом высвободился из ее объятий, но тут Мод Мериваль шепнула ему на ухо несколько слов, от которых он дернулся, словно от удара хлыста, и вновь припал к ее плечу, несказанно удивив этим продюсера УФА Дариуса Попеску.
Ибо Константин, при всем своем ужасающе разнузданном образе жизни, со стыдливым упорством держал ее в секрете и категорически запрещал фотографировать себя в интимной позе с кем бы то ни было. Самое большее, что режиссер позволил однажды газетчикам, – это сделать снимок, где он, сидя в полуосвещенном ресторане, держит за руку свою супругу Ванду. И вот вдруг, нежданно-негаданно на глазах у Попеску он сжимает в объятиях юную Мод Мериваль, пряча лицо в ее волосах. Да это же просто scoop[4] в жизни Дариуса Попеску как продюсера, так и мужчины. Было от чего впасть в экстаз!
Между тем Мод не сказала Константину ничего такого потрясающего, она просто шепнула ему: «Вы маленький мальчик, господин фон Мекк, мальчик-с-пальчик, который превратился в великана». И Константин, чей рост был метр девяносто пять, Константин, который в отелях, салонах и на улицах предпочитал сделать крюк, лишь бы не встретиться с бывшей любовницей, опять – в который уже раз! – поддался на эту нехитрую уловку; скорее всего у него сдали нервы или рассудок. В конце концов, он уже чертову пропасть времени снимал эти идиотские штуки – плоды дебильной фантазии сценаристов УФА, пропитанные тошнотворным духом немецкой добропорядочности и чувствительности в худшем смысле этого слова. Но на сей раз чаша его терпения переполнилась. Нет, хватит уж соглашательства, теперь он потребует своего: пускай УФА даст ему снять «Пармскую обитель», и тогда, может быть, Ванда – Ванда Блессен! – сыграет у него герцогиню Сансеверину. Ах, то была, конечно, недостижимая мечта, но слишком уж соблазнительная, чтобы ее не лелеять.