Русское слово №08/2010 - стр. 14
ПОЛОЦКИЙ. Э-э, нет. Тут я с тобой, Федя, не соглашуся. Русь, она во все века гибла. Так уж устроена, видать… Ты, Федя, полистай старые-то летописи. Сам увидишь, чуть не каждый год полной погибели Руси ждали…
РТИЩЕВ. И раньше раздоры были. Только раньше они от нашего бессилия шли, а сейчас от гордыни собственной. Только в силу страна входить стала, только опору под ногами услышала, и на тебе! Бунт за бунтом, раздор за раздором! Нет, Аввакум! В пропасть ты идёшь, коли против страны своей ступил!
АВВАКУМ. Ты меня Русью не попрекай, Фёдор! Мне Русь не меньше твоево больна! Я сам в ней вырос и святое крещение принял… Ты вот меня пальцами попрекнул, а не надо про пальцы-то! Где это голову тебе так заморочили? Есть, Фёдор, и тое, что и тронуть нельзя! (Возвышает голос.) Не только креста, не только святаго таинства, но и пелены шевельнуть не смейте!
За дверью раздаётся неясный шум.
РТИЩЕВ. Ослепило тебя, Аввакум, ненавистью! Друг я тебе старый, но в ноги царю брошусь, молить буду, чтобы он тебя из Москвы спрятал!
Шум за стеной становится все громче, дверь распахивается, и в комнату вбегает слуга.
СЛУГА. Протопоп! Там воевода ломится! Наших двое держат его, только не осилить им… Как медведь идёт, дюжий крепко. Спрячься, батюшка! Гневен воевода шибко!
Сцена общего изумления. Первым приходит в себя Полоцкий.
ПОЛОЦКИЙ. Ну, воевода! Ну и нюх! Прячься, протопоп! Он тебя и прибить может за тое, что на коленях перед тобой стоял!
Дверь снова распахивается.
На пороге – Пашков. Одежда на нём сбилась, глаза налились кровью.
От шума – он уже давно беспокойно ворочался на лавке – просыпается Фёдор-юродивый. Гремя цепью, мечется возле стены.
Пашков, стряхнув с руки впившегося в него слугу, вступает в комнату. Полоцкий и монашек испуганно отшатываются в сторону. Настасья Марковна бросается к Аввакуму, расставив руки, загораживает его.
НАСТАСЬЯ МАРКОВНА. Не дам! Не пущу!
АВВАКУМ. Прочь!
Отбрасывает жену в угол.
Пашков, медленно и тяжело переступая, опустив голову, идёт на Аввакума. Все замерли. В нависшей, гнетущей тишине отчётливо слышен тихий голос Фёдора-юродивого.
ФЁДОР. Ямина слизкая, и не крыша над домом-то – небо!
Опустив голову, Пашков останавливается напротив Аввакума, долго в упор смотрит на него. Аввакум не опускает глаз. Наконец, словно бы рухнув, Пашков падает на колени.
ПАШКОВ. Не могу, отче! В монахи постриги меня, грешника!
Эти слова Пашков произносит на выдохе. Все силы ушли, чтобы произнести их. Немая сцена. Ртищев, шагнувший было к Аввакуму, чтобы помочь ему, так и замирает в этом движении, услышав просьбу Пашкова.