Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - стр. 17
– Начинается грандиозный опыт. Одному черту известно, во что это выльется. Будем посмотреть. Во всяком случае, будущее всегда интереснее пройденного. Только вот что: прошлое необходимо охранять как величайшую драгоценность, так как в природе ничто не повторяется и никакая реконструкция, никакая копия не могут заменить оригинал. Да… А теперь мне надо глотать микстуру, иначе доктор нарвёт мне уши…
Вскоре Горький основал Комиссию по охране памятников искусства и старины. Его заслуги в борьбе с разрушительной инерцией революции неоценимы…
Вы не помните каких-нибудь других фраз, которые вы слышали от Горького как раз в эту эпоху?
Конечно, помню, потому что он говорил такие замечательные вещи, что целый ряд этих фраз запечатлелись в памяти. Я помню, в одном рабочем клубе после одной из его лекций кто-то спросил его: на чем основана расовая вражда и как можно с ней бороться? Горький ответил:
– Расовая вражда, товарищи, нехорошая вещь. Вот, скажем, чернокожий ненавидит белокожего, а белый – черного. Запах, что ли, у них неподходящий. Негры пахнут кислятиной, а белые – вообще всякой дрянью. Вот они и кидаются друг на друга. Одним словом – вонючая вражда.
И прибавил в заключение:
– Если станут лучше мыться, расовая вражда исчезнет сама собой.
В ваших воспоминаниях есть рассказ о Троцком. Вы же тоже его портрет писали?
Да, я писал его портрет. В 1923 году советским правительством мне был заказан портрет Троцкого для музея Красной армии. В назначенный день в условленный час, за мной прислали из Реввоенсовета машину, и я отправился в ставку, забрав с собой все необходимое для рисования. Ставка помещалась в богатейшем национализированном имении князей Юсуповых – Архангельском. Стояла сверкающая зима, снег и иней блестели под ярким солнцем. Около ворот имения стояли часовые. Увидев знакомую машину, они вытянулись во фронт и откозыряли, глядя на меня. Но еще в пути одна вещь меня удивила: по краям дороги, почти на всем расстоянии между Москвой и ставкой – заржавленные каркасы броневых машин и разбитых орудий, воспоминания о гражданской войне, высовывались из снежных сугробов. Прошло уже полных три года со времени боев. Да и были ли они в этом Подмосковье?! Иностранные дипломаты и военные представители часто ездили в ставку к Троцкому. Какое впечатление мог произвести на них подобный пейзаж? Как-то, в одну из наших бесед, я выразил Троцкому мое удивление по поводу столь мрачного и так легко упразднимого обрамления дороги.
– Стратегическая маскировка, – ответил Троцкий, – пусть пока капиталистам кажется, что у нас – полный бедлам, что наша революция – не более чем временный местный кризис, вызванный военными неудачами, и что иностранным капиталистам беспокоиться нечего. Вот и все. Тактика, товарищ!