Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - стр. 53

– Если бы там, на Русском острове, прислушались к Лазо, это многое бы решило: меньше крови бы пролилось, – раздумчиво сказал Петр Иванович. – Вон даже земская управа пошла на компромисс: обратилась к консульскому корпусу с нотой, что устранение генерала Розанова – это преобразование демократическое и не требует иностранного вмешательства как чисто русское дело.

– Должны прислушаться! – убежденно сказал Василий, и строка из Библии «В начале было Слово» невольно припомнилась ему. Он понимал с детства ее высокий смысл, но и в обычном бытовом значении горячо сказанное правдивое слово значило и решало многое. Ему по душе была эта забота о том, чтобы намеченный переворот прошел как можно бескровнее, даже если за этим крылось явное неравенство сил, которое было не в пользу большевиков: пока Приморье наводнено войсками интервентов, брать власть большевикам равносильно самоубийству.

Шапками японцев не закидать: в Приморье, как точно знал Василий, сосредоточено сейчас более 175 тысяч японских солдат. В открытом бою партизан ждет неминуемый разгром – это хорошо понимали и командующий партизанскими силами Лазо, и большевистское руководство края.

Сложность момента в том и состояла, чтобы на глазах японцев свалить генерала Розанова и в то же время не дать им даже малейшего повода выступить на его защиту.

– Тут ведь еще один веский довод есть в нашу пользу, – понизив голос, продолжал разговор Петр Иванович. – Из Омска по нашим каналам пришло, что Колчак разбит окончательно, захвачен и расстрелян. Нет больше за Розановым никого. Думаю, что и японцы это понимают.

Василий молча кивнул головой. Странное чувство охватило его при этом известии. Издевательская залихватская песенка, услышанная как-то на базаре от чумазого мальчишки-беспризорника, припомнилась ему: «…мундир английский, погон японский – правитель омский!» И хотя за время общения с капитаном Меньшовым он насмотрелся и наслушался всякого, да ведь не все же были такими, как этот капитан.

Были люди, искренне уверенные в том, что мир, в котором они жили до этого великого разлома, и есть настоящая, подлинная Россия, в которую теперь пришла беда («нестроение», как сказал, по другому, правда, поводу, отец Алексий). И они защищали эту свою Россию, страну своего детства и юности – монархию, на верность которой они присягали. И за эту верность Василий не мог их не уважать, хотя видел и правду их противников.

Он понимал, что Петр Иванович вряд ли одобрил эти его чувства, а спор по этому поводу был бы тяжелым и вряд ли привел к каким-нибудь результатам. И он промолчал.