Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - стр. 50
Я таскал ей мокрые холодные полотенца, но они быстро становились теплыми и покрывались алыми пятнами. «Доктора! Надо скорее доктора!» – наконец мелькнуло у меня в голове, и я, полураздетый, выбежал на темную улицу.
Знакомого мне врача, которого уже приглашали к маме, не оказалось дома: он тоже ушел в церковь на пасхальную службу. Других докторов поблизости я не знал, да у меня и не было денег, чтобы заплатить им.
Мне было страшно возвращаться домой, не зная, что с мамой, и я просто бежал по улице, не зная куда и громко рыдая от отчаяния.
Не знаю уж, чем эти мои крики показались опасными встречному японскому патрулю, но солдаты поймали меня и, несмотря на мои просьбы и мольбы отпустить, притащили в какую-то караулку.
Там, среди каких-то, тоже, видимо, задержанных на улицах, людей я провел, как мне казалось, несколько часов, совершенно обессилев от рыданий и криков, пока дверь камеры не отворилась, впустив нескольких русских военных.
Мои соседи кинулись пересказывать им то, что сумели понять из моих бессвязных воплей, и один из военных, высокий смуглый офицер в погонах военного медика, крепко взяв меня за руку, что-то втолковал японцам на непонятном мне языке.
Затем он обратился ко мне:
– Ты где живешь? Я – доктор. Аптека от вас далеко?
Японцы тоже заговорили между собой быстро и картаво, и один солдат, подойдя, протянул мне половину рисовой лепешки.
Я замотал головой, отказываясь, но он, улыбаясь, засунул еще теплую лепешку мне за пазуху, что-то приговаривая на ломаном русском.
Мы быстро вышли из караулки, мой спаситель кликнул извозчика.
И снова мне казались бесконечными и темные улицы, и переговоры с заспанным аптекарем, и его неторопливые манипуляции с какими-то пузырьками, баночками и коробочками. Мы взяли еще в аптеке резиновый пузырь с колотым льдом и наконец подъехали к нашему дому.
Анна Семеновна уже вернулась из церкви. Увидев меня, она всплеснула руками и запричитала:
– Ты где был?! Маменька-то не дождалась тебя, болезная – приказала долго жить…
У меня потемнело в глазах, и я очнулся уже на полу, оттого, что мой спутник тер мне виски холодными кусочками льда из такого бесполезного сейчас, безнадежно опоздавшего пузыря.
Теперь я понимаю, что, наверное, именно он, мой ночной благодетель, дал денег и на похороны. Но тогда, как и раньше, в дни смерти отца, я, оцепенев, все воспринимал как-то со стороны – мамин гроб; подснежники, которые кто-то положил к ее изголовью; старенького священника с кадилом… Анна Семеновна в тяжелом черном платье, поглядывая в мою сторону, шепталась о чем-то в притворе церкви с седым бородатым мужчиной.