Русский самурай. Книга 1. Становление - стр. 22
Уезжал отец Николай еще из России крепостной. А через год после его отбытия царь Александр Второй отменил на Руси крепостное право, за что и вошел в историю под именем Освободителя. Это, впрочем, не спасло его от весьма своеобразной людской «благодарности» – бомбы народовольцев.
На этом мы пока и прервали нашу беседу, но мне еще многое предстояло узнать об апостольском служении святителя Николая, тем более что мой интерес к этому человеку возрос. До тех пор я знал, по упоминаниям старых людей, в том числе и моей бабушки, лишь Николу-угодника, к иконе которого прибегали со своими бедами большинство верующих, особенно по деревням.
Погруженный в повседневные заботы, я нет-нет да и возвращался мыслями к услышанному от владыки Кирилла, и все чаще рядом с раздумьями о Токийском православном соборе и его основателе всплывал в моей памяти тот, от которого я впервые услышал имя святителя – Николай Васильевич Мурашов. Было и еще что-то, связывавшее в моей голове воедино Мурашова и прочие токийские впечатления.
3. Собратья по борьбе
Чтобы разрешить эту загадку, я и отправился однажды вечером по названному мне калининградскому адресу. Телефон в моей записи не был обозначен, и я побаивался оказаться не в пору.
Однако, очутившись перед уютным старинным особнячком и увидев в окнах свет, горевший по случаю ранних осенних сумерек, я все-таки поднялся по двум потрескавшимся каменным ступенькам и нажал кнопку дверного звонка. Мне открыли, не справившись ни об имени, ни о цели посещения.
– Как же вы так беспечно живете? – попенял я, с удовольствием пожимая руку хозяина. Выглядел он по-домашнему уютно, в просторном свитере ручной вязки, но ничуть не утратил своей молодцеватой выправки.
– Да у меня редко кто бывает, кроме своих людей. Ну а коли кто не с добром пожалует, встретим соответственно, – улыбнулся он. – Ну давайте к столу: я как раз чаевничать собрался, невестка утром своего смородинного варенья принесла. Душистое оно у нее получается.
Он со сноровкой человека, привыкшего к одинокому житью, накрыл круглый стол клетчатой скатертью, поставил пару изящных, хрупких на вид чайных приборов.
– Японский фарфор? – догадался я.
– Да. Не удержался, привез. Дочка моя все к этому сервизу подбирается. Ну я отвечаю, что, мол, только в наследство.
Ополаскивая крутым кипятком такой же почти прозрачный чайничек с драконами, он лукаво осведомился: – Ну что, зеленого чая для полного воссоздания обстановки?
Я замешкался с ответом – не настолько уж я тогда еще привык к чаепитию по-японски, да и как пойдет к зеленому чаю хваленое смородиновое варенье…