Размер шрифта

Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова - стр. 10

Erobernd in die Welt die Arme breiten,

Und für mein Reich mit allen Mächten streiten,

Bis ich die Götterkron’ aufs Haupt mir schwinge!

Und sterb’ ich ganz – wohlan! So will ich’s fassen

Nicht so, als hätte mich die Kraft verlassen,

Nein! Selbst verzehr’ ich mich in meinem Stral,

Verbrenne selbst mich wie Sardanapal,

Sammt meiner Seele unermess’nen Schätzen,

Mich freuend, dass sie nimmer zu ersetzen!11

В переводе Луначарского соответствующие строки звучат так:

ФАУСТ

Хочу лишь утверждать лишь Я одно:

Всегда довлеть себе должно оно;

Я никому не подчинен отныне,

Свой путь найду я в мировой пустыне.

МЕФИСТОФЕЛЬ

Я ж буду путеводною звездой.

ФАУСТ

Бессмертен я, иль смертен гений мой?

Коль смерти нет мне, то над всей вселенной

Простру я руки, буду воевать

За мир с богами, с мощью несравненной

Корону мира буду добывать.

А если смертен я – упадка силы

Не стану ждать и не завяну хилый,

О нет! Но я, как царь Сарданапал,

Сожгу себя в огне моих стремлений

С сокровищем души: тогда б я знал,

Что уж навек не заменим мой гений!12

В контексте поэмы Ленау такие высказывания Фауста отражают не столько смелость, сколько спесь, что в конечном счете ведет к трагической развязке. В отличие от трактовки оптимиста Гете, где, несмотря на многочисленные грехи, Фауст спасается, у пессимиста Ленау герой совершает самоубийство, и произведение кончается монологом торжествующего Мефистофеля.

Думается, что стихотворение «Starres Ich» дает основание предположить, что Коневской читал вышеприведенную речь Фауста в положительном свете. Как это можно объяснить? Как показывает А. В. Лавров, творческий метод Коневского заключался в составлении «книги материалов», служившей поэту своего рода «сырьем» для собственного творчества. В начале своей рабочей тетради Коневской написал: «В эту книгу я записываю все, что в читаемом поражает меня. Поэтому я сюда записываю не только те мысли, которые мне симпатичны, но все вообще мысли, которые мне кажутся замечательными, оригинальными, достойными запоминания…»13. По-видимому, выражение «starres Ich» показалось молодому Коневскому одной из тех поразительных мыслей, которые напрашивались на разработку. Можно предположить, что гибель Фауста – т. е. традиционная концовка драмы, которую мы находим и у Ленау, – не так поразила Коневского.

Вписал ли Коневской в свои рабочие тетради монолог Фауста о «непреклонном Я»? К сожалению, в нынешних обстоятельствах у нас нет возможности попасть в архив, чтобы проверить нашу гипотезу. Придется оставить такую возможность будущему исследователю. Впрочем, даже если этот конспект у Коневского не отыщется, можно предположить, что поэт руководствовался таким же творческим приемом, т. е. что он взял одну «поразительную» мысль, отделив ее от остального текста. Другими словами, для поэта всегда были важны наиболее выразительные части поэмы, а не весь текст как целое. В «Фаусте» Ленау, где главный сюжет перебивается всевозможными отступлениями, такой подход строгого отбора оказывается оправдан самим материалом.

Страница 10

На следующую страницу