Русский бунт - стр. 31

– Не такой уж и обман.

Мой голос звучал слишком простецки. Я сам засомневался.

– Вечно так: ищу настоящее, а нахожу проблемы, – сказал Шелобей.

Слова дрожали на его губах, а ступеньки были холодные.

– Слушай, Шелобей, я забыл сказать. Я говорил же с Лидой.

– Ой, можешь хотя бы ты не начинать?

– Погоди. – Шелобей хотел подняться, но я его усадил и с настойчивостью всё держал за плечи. – Послушай, я говорил с Лидой. Она сказала, что с Израилем ни фига не наверняка. У неё ж татуировки, они это не любят. И вообще – если захочешь, ты можешь с ней поехать. Не знаю, почему она сама тебе это не сказала.

Шелобей прижал вдруг ладони к глазам (самой пухлой частью, где кисти начинаются) и расхныкался:

– Господи, какой же я тупой…

Я сильнее сжал ему плечи – потому что ничего умней не мог придумать.

– Хочешь, – сказал я, – хочешь, назад вернёмся? Алкаха осталась ещё.

Он зашмыгал и отёр глаза:

– Ну не, это будет уже совсем тупорыло.

Я согласился. Согласился и достал телефон – посмотреть время.

– До метро ещё минут сорок… – сказал я и задумался. – Слушай. А погнали по трамвайным рельсам гулять? До метро какого-нибудь?

– Ты прикалываешься? – Он убрал ладони: глаза у него были красные, робко улыбающиеся.

– Да нет. Серьёзно.

И совершенно серьёзно мы вышли из подъезда, перебежали Ленинский проспект и путаными дворами добрались до улицы Вавилова: пойдя по рельсам (снег мелко сыпал и даль убегала мглисто), мы заорали Башлачёвского «Ванюшу»:

Рассунув по карманам силлогизмы, антиномии и горстку ностальгии, – я подходил к универу (одного препода навестить). На карнизах улеглись не долетевшие до земли сугробы, бежевые кирпичи от вечера сохмурились, а вверх стремилось шесть, семь, восемь – девять этажей.

У входа – ёжатся, дрожат и фыркают курящие студенты.

Мимо охранника – под турникетом – прямо в холл. Новогодняя ёлка (какая-то зачуханная) уже водворилась, впереди опаздывает неземная девушка с авоськой, полной остроуглых книг… Нет-нет – мне не в этот корпус.

Через обласканный снегом дворик (в котором так приятно тайком покурить) в пятый корпус (который самый убитый) – лестница, отплёвывающаяся штукатурка, трещины, украшенные скобами. «Бога нет», – надпись. «Не курить», – ещё одна. «Верните власть Медведеву!» – это третья. «Великий террорист – рычаг, могущий перевернуть миры» – эта даже с подписью: «Кнут Гамсун».

Седьмой этаж.

Половица скриплет, света нет – иду по темноте. Дверь в коридор, следующий: лампа – люминесцентная – помаргивает. Коридор плетётся вдаль, слева, справа – приоткрытые аудитории: они пусты, глухи и свет там выключен (можно завалиться спать). Я иду, заложив руки за спиной и вслушиваюсь в удары своих каблуков. Лёгкий запах зацветающей воды, одинокие, опустелые пространства – и мысль: «В космосе нет музыки».