Русский аркан - стр. 19
Днем солнце жарило так, что из свежих досок выступала янтарная смола, а к металлическим частям было не притронуться. Нестерпимо сверкала рябь на воде, и тонули в жарком мареве встающие из океана горы, городок с развалинами древней цитадели, монастырями, колокольнями, черепичными крышами, пальмами, осликами и мулами, овечьими выгонами на окраинах, харчевнями и веселыми домами, мулатками, разгуливающими по пирсу, не то чтобы покачивая, а прямо-таки неистово вращая бедрами… Ночами ветерок с берега приносил редкой соблазнительности запахи, кружащие голову любого северянина. Все было в этих запахах: благословенный край под невероятной глубины небом, фрукты и нега, вино и женщины. Вышел матрос на бак, потянул носом, да и ослаб в ногах, закатив глаза. Сказочный, манящий, сводящий с ума мир!
Напустив на себя мрачность, сменившийся с вахты Фаленберг проговорил в кают-компании, не обращаясь ни к кому:
– Матросы предаются недисциплинированным фантазиям.
– Увеличить им, подлецам, рабочий день до шестнадцати часов, – как бы про себя проговорил Враницкий, скосив, однако, глаза на командира. – Либеральничаем. Подвахтенных жалеем. Что ни день, то треть команды на берегу.
Пыхачев только крякнул.
– Да хоть до восемнадцати часов! – храбро вступился за командира Канчеялов. – Свинья грязи найдет. На берегу вино дешевое и шлюх полно. Пороть жеребцов – не поможет, а не отпускать на берег – совсем озвереют. Жди тогда неприятностей.
– Ну-ну, – Враницкий иронически поднял бровь. – Что же тогда присоветуете?
– Одно средство: скорее в море. Нельзя моряку на суше. Тут из него вся дрянь наружу лезет.
Тизенгаузен проворчал, что во флотском экипаже небось не лезет и что суша суше рознь, но за очевидностью этой мысли не был поддержан.
Все осталось по-прежнему.
Пыхачев вздыхал и молился. Враницкий наблюдал за ремонтом и изобретал наказания для чересчур загулявших на берегу матросов. Канчеялов ходил по книжным лавкам, надеясь хоть чем-нибудь пополнить судовую библиотеку, платил из своего жалованья и особенно обрадовался путевым заметкам о Японии. Увы, книга оказалась на португальском языке, и к ней пришлось докупить два словаря – португальско-испанский и испано-русский. Лейтенант Гжатский съездил в город лишь однажды, остался недоволен отсутствием плашек три восьмых дюйма и неожиданно увлекся фотографией. С собой на корвет он привез пребольшой фотографический аппарат магазинной конструкции на двенадцать снимков без перезарядки, деревянную треногу, кучу химикатов в склянках и два ящика светочувствительных пластинок для дагерротипии.