Русская литература XIX–XX веков: историософский текст - стр. 2
.
Прежде всего, ИТ может быть выражен собственно художественными средствами – метафорой, системой метафор, символами и т. д. Это проявляется, в первую очередь, в поэзии. «Двенадцать» и «Скифы» А. А. Блока, лирика М. А. Волошина, Н. С. Гумилева, Н. А. Клюева, С. А. Есенина, А. Белого и другие. Литература конца 10 – начала 20-х гг. XX в. дает целый ряд таких символов и метафор – по сути, ключей к пониманию сложнейшей темы революции. Поэтическое восприятие истории, или, если иначе, поэтическая историософия, оказывается в России первичной. На это восприятие уже как бы «накладываются» прозаические пласты, разрабатывающие историософские темы революции.
Примеры достаточно очевидны: найденные Блоком метафоры ветра, метели, вьюги, впоследствии без существенных семантических изменений (иногда с добавлением оценочности), проникают в прозу А. М. Ремизова, Е. И. Замятина, Б. Пильняка, А. Н. Толстого, М. А. Булгакова, Г. В. Иванова и других. Можно, конечно, рассмотреть версию, что эти метафоры, в свою очередь, восходят к историософско-публицистической фразеологии, вроде карлейлевской «демократии, опоясанной бурей»>12, но тут как раз есть семантическая разница, и немалая. «Буря», конечно, не метафора, к концу XIX в. это уже аллегория, устойчивый публицистический штамп (известен факт, что Горький впоследствии стеснялся своей «Песни о буревестнике» как художественно слабой вещи). Блоковские же метафоры были принципиально новы и продолжают привлекать к себе внимание исследователей и интерпретаторов, несмотря на существующую уже огромную литературу. И наша работа здесь не исключение.
Далее историософское содержание проникает в публицистику и дает ряд жанров – очерк, хроника, дневник. «Попытка создать собственную историософию влечет за собой поиск и эксперимент в области жанра», – пишет П. Г. Опарин в связи с публицистикой и поэзией М. Волошина>13. Фактически можно даже говорить, что историософский текст здесь до известной степени порождает жанр. Таковы «Апокалипсис нашего времени» Розанова и «Взвихренная Русь» Ремизова, таковы «Окаянные дни» Бунина и «Россия распятая» Волошина.
Наконец, художественный текст, в особенности роман, по своей жанровой природе допускает исторический анализ, историософские рассуждения от лица автора или героев. Итак, если мы говорим об историософских метафорах и символах в поэзии, об историософских жанрах в публицистике, то роман и в особенности роман-эпопея предполагают уже развернутые и законченные историософские концепции.
Но историософские концепции не возникают в одночасье, история как живой опыт противится произвольному конструированию. Ценность «сочиненных» историософий не велика, они не вписываются в «большой» текст, который, что важно, складывается постепенно. Для нас принципиально то, что вплоть до начала XX в. русская историософия