Русская колыбельная - стр. 9
Эффект препарата спадал молниеносно и уже через пару минут пропал полностью. Альберт посмотрел из окна вниз, на снующих, радующихся выходному дню людей, на несущиеся куда-то машины. После он поднял взгляд вверх, к солнцу, яркому даже сквозь серые облака мегаполиса. Альберт усмехнулся, вспомнив вчерашний разговор с Лин.
– Прости, Лин, но ты не из тех людей, которые могут заплакать из-за песни в старом фильме про шоколадную фабрику…
И когда он произнёс это, когда вспомнил мотивы мелодии, по телу его пробежали миллиарды мурашек горя и ещё больше, гораздо больше, чем миллиард, мурашек счастья. Альберт почувствовал, что глаза его щиплет, и по щекам текут слёзы. К работе готов.
Умывшись и успокоившись, Альберт, в чем мать родила, снова вернулся к папке с делом Адкинса.
– Так-так-так… – произнёс Альберт. – Аурей Д. Адкинс… Д.? Ох… Джебедайя… интересно, откуда такое второе имя, зачем? Родился в небольшой коммуне традиционалистов, отец – преподаватель колледжа, мать – поэтесса…
Ещё вчера чтение папки было бы просто чтением. Но теперь Альберт чувствовал, что его мозг податлив, мягок, синапсы и нейромедиаторы его прочищены, будто бы мощной струёй морской воды. Так действовал фанейротим.
Папка с делом пациента теперь казалась не просто сборником старой бумаги и тонкого пластика, а окном в новый мир. В самый увлекательный мир из всех возможных, в бесконечную Вселенную – в другого человека.
Это ощущение Альберт обожал. Каждая строчка в деле рождала в нём отзыв понимания. В такие моменты он как никогда мечтал о том, чтобы повторить это уже с настоящим, живым человеком – провести сеанс эмпатологии сразу после фанейротима. Но это, конечно, было невозможно, излишняя чувствительность могла свести эмпатолога с ума.
– В двадцать четыре, закончив колледж, ты уехал на другой конец Содружества, завёл ферму и женился. До тридцати трёх жил абсолютно нормально, и вот после… Вот.
Альберт ткнул пальцем в тонкий пластик истории болезни. До того все ежегодные медосмотры Адкинса описывались ужасающе скупо. Осмотр в год его тридцатитрёхлетия же был отмечен многократным посещением психиатра и даже эмпатолога. Странно. Если всё дошло так далеко, то почему врачи ничего не смогли выявить?
– Тридцать три года, семь лет назад. Эмпатологи в те времена только учились читать людей и многого не знали. Может быть врач просто чего-то не заметил? Хм…
Альберт понял, что зря теряет время и решил пока отложить вопрос, но нужную заметку в голове сделал.
Шли годы. Всё в жизни Адкинса снова вернулось на круги своя, по крайней мере с точки зрения медицины – абсолютная норма по всем показателям во время осмотров, ничего такого, что могло бы заставить врачей поволноваться.