Русская фантастика 2015 - стр. 2

– Когда вы рассказываете это, Холмс, всё кажется таким простым и очевидным. – Он впервые улыбается. – Так вы умеете читать мысли по-настоящему?

– А вот эта информация попадает под защиту закона о неприкосновенности личной жизни, – эту фразу я выучила назубок еще в школе. – Тем более что сейчас мой перерыв закончился, и мне пора на работу. А всё, что происходит у меня на работе – тоже конфиденциальная информация, и она защищена от разглашения.

Я засовываю в рот остатки пирога, встаю из-за столика, и тут он хватает меня за рукав.

– Простите, но мне действительно нужна ваша помощь. Мне… и еще одному человеку… очень хорошему человеку. И, к сожалению, я не знаю никого, кроме вас, кто мог бы помочь нам.

Ее зовут Лиза. Она сидит на краешке кровати, одетая в веселую ночную рубашку с розочками и медвежатами, раскачивается и поет:

Я услышала ее голос в передней, когда у меня еще были завязаны глаза. Чистый женский голос, бархатистое контральто – не профессиональное, но очень чувственное. Тем разительнее был контраст с детской ночнушкой, с длинными, наполовину обесцвеченными, наполовину пепельно-серыми, волосами и с таким же пепельно-серым осунувшимся лицом. Кажется, что вся душа этой женщины, всё, что одушевляло ее, ушло в голос и теперь с голосом уходит в воздух, в никуда. В первый момент я даже разозлилась и шикнула на Максима:

– Вы что, нормальной одежды подобрать не могли? Если она больна, это не повод ее унижать.

Но он только покачал головой и сказал:

– Ее любимая рубашка. Еще до всего.

Потом мягко тронул женщину за плечо:

– Лиза, смотри, я привел доктора.

Она повела головой – в его сторону, не в мою, и не сказать, чтобы взглянула, потому что глаза как были, так и остались без малейшего выражения, просто повернула лицо в его сторону и заговорила тем же низким, грудным, чувственным голосом:

– Пятью пять – двадцать пять, всё спокойно. А дважды два – четыре, этого мало, мало… Я хотела бы нарвать вам фиалок… А трижды три – двадцать один… Дуй ветер, дуй!.. Любви безмерной положить конец, любовь не знает убыли и тлена, любовь над бурей поднятый маяк, не кукла жалкая в руках у времени… московское время три часа сорок одна… семью семь – сорок один, и всё спокойно…

И снова запела:

Что нет невзгод, а есть одна беда –

Моей любви лишиться навсегда.

– Ну вот, вы всё видели, – говорит Максим. – Точнее, слышали…

– Вы обращались к психиатру? – интересуюсь я.

– Нет.

– Почему? Не смогли поймать?

– Нет. Он захотел бы забрать ее в больницу, а ей нельзя в больницу.