Rusкая чурка - стр. 27
Охранники проводили Сашу в мастерскую. Цуриндели работал.
Стоял, невысокий, полненький, в широченных светлых бриджах, майке и фартуке, старательно и сосредоточенно нанося на холст слои краски. Он даже не сразу заметил, как Саша вошел…
Глынину по жизни пришлось столкнуться с самыми известными и официально признанными отечественными живописцами: элегантным, тонко и тщательно выписывающим свои портреты Максом Шилкиным; ведущим свой аристократический род от Бенуа и перенесшим в свои модернистские картины забытые мотивы старинных русских икон Михаилом Глазовым и веселым, как кавказский тамада, оплодотворившим своими картинами и огромными памятниками – на все возможные и невозможные темы – пол Европы, пол-России и уж точно всю Москву неутомимым Звиади Цуриндели. Саше удалось видеть, как они работают. И если у Шилкина палитра с красками занимала пол квадратных метра, у Глазова, наверное, метр с небольшим, то у Цуриндели палитра напоминала огромный, два на три метра, бильярдный стол с выдавленными на него пирамидальными кучками разноцветной краски высотой двадцать – тридцать сантиметров. Рядом стоял огромный, размерами с дворовый помоечный, контейнер для пустых тюбиков… В своих майке и фартуке Цуриндели почему-то напоминал Саше то ли шахтера, то ли металлурга, но орудовавшего не отбойным молотком или огромной металлической кочергой, а беспокойной кистью ваятеля, ежесекундно создающего нетленные шедевры… Зачерпывая краску огромными, тяжелыми горстями, он мощными бросками кисти впечатывал ее в полотно, заставляя холст жить своей непростой, очень ярко расцвеченной жизнью.
Художник, смахнув рукой пот, обернулся, ощутив Сашино присутствие, и, продолжая работать, для приличия поинтересовался:
– Ну, што, как тэбэ?
– Вам бы, Звиади Михайлович, не кистью, а лопатой работать, – восторженно воскликнуло поэтическое создание, не замечая некой бестактности сказанного.
Цуриндели расхохотался, снял фартук, отошел от холста, вытянув правую руку с поднятым вверх большим пальцем. Прищурился, что-то разглядывая на полотне. Подошел, сделал еще пару мазков, щедро зачерпнув кистью броскую ярко-кровавую краску. Похоже, остался доволен.
– Ну, вот и всо, – сказал он устало, – сэчас кушат будим. А вот это я за сэводна написал. Пасматры.
И стал водить Сашу между вертикально расставленными прямо на полу, точнее, на белом мелко-ворсистом ковролине, картинами, прислоненными к столам, тумбам и мольберту, показывая и объясняя, что это и почему он выбрал именно такое цветовое решение. Саше было, конечно, очень интересно, но он волновался, и, что самое главное, проклятая голова так и не перестала болеть. Ему хотелось сесть в уголок, куда-нибудь спрятаться, стать маленьким железным шариком и закатиться в какую-нибудь щель под картиной. Но разве спрячешься от всестороннего кавказского гостеприимства, скорее умрешь именно от него! Звиади Михайлович вдохновенно что-то рассказывал и показывал, уже идя прямо на Сашу. Саша попытался отступить, пропуская его, но запнулся о стоящую сзади картину и уронил ее. Ну, а дальше… Закон вы знаете: бутерброд падает маслом вниз. И этот бутерброд исключением не оказался… Саша, побледнев, растерянно смотрел, как ловкий художник, похоже, больше испугавшись не за картину, а за испуг Саши, стал его успокаивать: